Кто после этого усомнится в легитимности императрицы?
27 августа Екатерина отправляет восьмилетнего сына Павла в Москву в сопровождении Панина и придворного медика Кроузе. Сама же, из-за накопившейся работы, выедет только через четыре дня, но ехать намерена быстро и останавливаться не на всех станциях. И вот на полпути догоняет она сына на какой-то захудалой станции. 

Он лежит в постели, у него жар. На следующий день температура немного спадает. Екатерине хочется остаться до полного выздоровления ребенка. Но нет, приходится снова пускаться в путь, чтобы не сорвать программу празднеств. Народ не простит ей, если она не поспеет к сроку в первопрестольный град.
13 сентября 1762 года Екатерина въезжает в древнюю столицу, сверкающую бесчисленными куполами церквей. Сын наконец выздоровел и догнал ее. Рядом с ней он выглядит бледным, растерянным и напуганным. Мягкое осеннее солнце тихо греет сквозь золотистую пыль, подымаемую кортежем. Медленно катится карета. Трезвонят колокола. Фасады домов увешаны коврами и гирляндами цветов. Длинные заборы садов тоже украшены цветами. Празднично одетый люд толпится на улицах. Из окон и с крыш глазеют любопытные. Все радостно приветствуют императрицу и цесаревича. Восемь дней длятся празднества. Заморские послы доносят своим правительствам, что в жизни не видели столько драгоценностей, мехов, кружев и парчи, как в домах российской знати.
И вот в воскресенье, 22 сентября, в древнем Успенском соборе, что в сердце Кремля, перед пятьюдесятью пятью высшими церковными иерархами, выстроившимися полукругом, «светлейшая и всемогущая царица Екатерина Вторая, императрица и самодержица всея Руси», тридцати трех лет от роду, скидывает с плеч горностаевую мантию и облачается в пурпурное императорское одеяние. Затем, взяв с вышитой золотом подушечки тяжелую корону, сама возлагает ее себе на голову, берет в правую руку скипетр, а в левую – державу и в таком виде предстает перед всеми как символ России. Все присутствующие встают на колени, хор исполняет торжественное песнопение. Неподвижно застывшая на троне, сидит Екатерина, не дрогнув ни головой под массивной короной, ни руками, удерживающими тяжелые символы императорской власти. Архиепископ Новгородский совершает чин святого помазания на царство. Став главою православной Церкви, она присутствует в святая святых, в алтаре, на торжественном молебне. Вспоминаются ли ей в эту минуту заветы отца, умолявшего никогда не отрекаться от лютеранской веры?
По окончании церемонии Екатерина возвращается во дворец, а следующие за каретой слуги разбрасывают серебряные монеты в протянутые руки толпы. Длинные столы, накрытые на улице для простого люда, ломятся под тяжестью пирогов, жаркого и бочонков с разнообразными напитками. Когда кортеж удаляется, толпа набрасывается на еду, благословляя матушку-императрицу. А она с высоты своего престола возглавляет торжественный пир в Грановитой палате. Взор ее обращен к собравшимся сановникам. Здесь все знаменитости России. Никогда не было у нее такого окружения, и никогда не чувствовала она себя такой одинокой.
Все следующие дни перед нею часами проходят представители всех народов, населяющих империю, делегации всех классов и сословий. Она изнемогает. А надо еще появиться на балу, на фейерверке, на парадном обеде, десять раз на дню менять платье и прическу, а между приемами работать с министрами.
По правде говоря, здесь, в Москве, городе исторического прошлого, она не чувствует себя «дома», как в Санкт-Петербурге, городе, устремленном в будущее. В своих «Заметках» она пишет по-французски: «Я вовсе не люблю Москву. Это город лентяев. Когда я здесь, то правило мое: никогда не посылать за кем-нибудь, ибо только через день получишь ответ, придет человек или нет… Кроме того, нигде у народа нет столько предметов фанатического преклонения, как здесь. На каждом шагу – чудотворные иконы, а сколько монастырей, сколько на улицах юродивых, попов, нищих, воров, сколько бесполезной челяди в каждом доме, а что за дома! Какая в них грязь, какие огромные участки земли при каждом доме, а во дворах– лужи непролазные!.. Сколько же здесь всякого люда, всегда готового воспротивиться порядку, взбунтоваться по малейшему поводу, причем это идет издревле, и народ тщательно хранит в памяти своей все эти бунты как часть своего национального достояния. В каждом доме помнят пароль, когда-то применявшийся… В Петербурге народ покорнее, воспитаннее, не такой суеверный, более привыкший к иностранцам».
Да, пребывание в Москве ее угнетает. Через неделю после коронации, когда накопилась усталость, ее охватывает сильное беспокойство. Загадочная болезнь сына усиливается. Слабость и жар. Кроузе не знает, какое лечение назначить. Павел чахнет с каждым днем. Перепуганная Екатерина не покидает его изголовья. Она опасается и за жизнь ребенка, и за свое будущее. Весть о болезни быстро распространяется при дворе. Если цесаревич умрет, молва назовет виновной императрицу. Сперва сжила со света мужа, теперь – сына! Логично! По правилам унаследовать корону должен был Павел, а не мать. Чтобы убрать помеху на будущее, она его и устранила. Медленный яд, не оставляющий следа. Вот ведь что будут говорить. Уже говорят! Завтра этот народ, падавший ниц перед каретой и благословлявший ее криками радости, обвинит царицу в двойном убийстве. У постели сына священники служат молебны. Она обещает построить больницу, если Всевышний сохранит ей сына. От кого исходит этот страстный обет: от матери или от императрицы? На восьмой день наступает облегчение. Ребенок спасен. Немедленно Екатерина повелевает приступить к созданию проекта большой и светлой больницы во славу святого апостола Павла.
Несмотря на выздоровление сына, атмосфера вокруг Екатерины по-прежнему наэлектризована. Одни упрекают ее в том, что она не короновала сына, оставив себе роль регентши, другие, более смелые, поговаривают, что пора вытащить из застенков несчастного царя Ивана VI, живущего, говорят, в нечеловеческих условиях как святой великомученик. Таким образом, раньше напоминание о нищем узнике не давало спать Елизавете и Петру, а теперь беспокоит и Екатерину. После переворота, когда она предполагала заточить Петра в Шлиссельбургскую крепость, Екатерина повелела перевести Ивана в Кексгольм (ныне Приозерск). Видимо, ей показалось неприличным и аморальным помещать в одной темнице двух свергнутых императоров. После того как Петра убрали, ничто не мешает вернуть Ивана в его прежний застенок. Но он пробудет еще два месяца в Кексгольме, и там-то Екатерина, движимая беспокойством и любопытством, поедет повидать его. Перед ней предстанет юноша двадцати двух лет с бледным лицом, блуждающим взглядом и всеми признаками вырождения. Провозглашенный императором, когда ему было два месяца от роду, он был свержен менее чем через два года Елизаветой. Он – прямой потомок Ивана V, Ивана-дурака, старшего брата Петра Великого. Его право на престол неоспоримо. Но с шестилетнего возраста он не видел ничего, кроме голых стен своей камеры. Кто его родители? Где они находятся? Иван ничего не знает. Ему неизвестно, что мать его умерла шестнадцать лет тому назад, а отец томится в другой крепости.70Для тюремщиков Иван – «безымянный узник» или «заключенный номер 1».
С босыми ногами, в матросской засаленной и рваной робе, ходит он кругами по камере с зарешеченными окнами и закрашенными мелом стеклами; время от времени нечленораздельно кричит, что ему должно взойти на престол. В этом замкнутом пространстве застенка его рассудок постепенно атрофировался. Говорит он заикаясь и с трудом. Екатерина вглядывается в него холодным взором, он и ей повторяет свои безумные претензии. Через несколько минут она его покидает. «Слушать его тяжело, а понять заикания почти невозможно, он лишился человеческого разума и понимания», – напишет она.
Столь категорическое суждение говорит о том, что в ней отсутствует жалость, тревога же остается. Еще Петр III приезжал посмотреть на Ивана VI и тоже нашел его умственно неполноценным. Но это не освобождает от опасности, хотя сей претендент на трон и сидит за решеткой. Для простонародья он – легендарная личность, законный наследник, несчастный и потому святой. Ему уже присвоили ласковое имя «Иванушка». В России народ всегда любил юродивых, полагая, что наивность, нищета и простота позволяют им напрямую общаться с Богом. Достаточно искры, и «Иванушка» в застенке может оказаться могущественнее Екатерины во дворце. И это понимают зарубежные правители. Через два месяца после восшествия Екатерины на престол Людовик XV писал барону де Бретелю:
«Вам надлежит разузнать, какова судьба князя Ивана. Тот факт, что он жив, очень важен. Нельзя ли осторожно и умело установить с ним связь. Не знаю, насколько это возможно и нет ли в этом опасности и для вас, и для него. Полагаю, что у него есть сторонники; постарайтесь, не вызывая подозрений, узнать, так ли это».
Предусмотрительная императрица велит усилить наблюдение за «узником номер 1» и, если он заболеет, врача ему не присылать, а только священника-исповедника. Кроме того, если кто-нибудь попытается войти с ним в контакт без особого приказа царицы, стражники должны будут «убить узника, но не дать никому захватить его живым». Такой приказ уже был отдан Елизаветой и повторен Петром III.
Очень скоро Екатерина убеждается, что у нее есть основания опасаться «Иванушки». В октябре 1762 года, через несколько дней после празднеств в Москве, когда она еще радовалась единодушной преданности ей армии, стало известно, что семьдесят офицеров из гвардейских полков замыслили возвращение на престол Ивана VI. Зачинщики – некий Петр Хрущев и три брата Гурьевы: Семен, Иван и Петр. Следствие показало, что они действительно заявляли своим товарищам, что по закону надо бы возвести на трон Ивана VI, но если это невозможно – следовало бы короновать цесаревича Павла, а не его матушку. Екатерина приказывает вести расследование в строжайшем секрете, запрещает применять к заговорщикам пытки и ограничивает наказание ссылкой виновных в отдаленные гарнизоны. Панин обращает ее внимание на то, что подобная снисходительность не завоюет признательности возможных соучастников, а лишь поощрит их на продолжение заговора и что она из-за своего великодушия рискует жизнью. Екатерина, смеясь, отвечает, что она верит в свою звезду. Затем потребовала, чтобы личная охрана удалилась, и в виде вызова одна в открытой коляске ездит по самым людным улицам Москвы. Приветственные возгласы из толпы вселяют в нее уверенность. Но толпа так переменчива! Те, кто сегодня вас превозносит, завтра будут проклинать, сами толком не зная, почему переменили свое мнение.
Едва разделались с этой глупой историей, как полиция раскрыла другой заговор. На этот раз речь идет не об Иване VI, а о Григории Орлове. Когда в армии стали распространяться слухи о возможной женитьбе царицы и ее фаворита, молодой офицер из аристократов по фамилии Хитрово собрал вокруг себя нескольких друзей, чтобы убить братьев Орловых и тем положить конец их амбициозным планам. В Москве происходят волнения. Кто-то средь бела дня срывает портрет императрицы, висевший на триумфальной арке. Среди заговорщиков оказались и те, кто помогал Екатерине совершить переворот. Вчерашние друзья, самые надежные союзники! На допросе Хитрово отвечает, что, узнав о готовящемся браке, счел его оскорбительным для империи и, чтобы спасти Ее величество от нее самой, он и решил уничтожить Григория и Алексея Орловых. И на этот раз Екатерина повелевает замять дело. Хитрово просто высылают в его имение в Орловской губернии. А на улицах Москвы, под бой барабанов, зачитывают указ, запрещающий жителям «заниматься не своим делом».
Почти в то же время Екатерине приходится преодолевать недовольство духовенства. Восходя на престол, она хотела завоевать расположение Церкви и приостановила секуляризацию ее имущества, провозглашенную Петром III. Но зимой 1762/63 года царица узнает, что монастырские крепостные отказываются возвращаться под иго жестоких и безжалостных хозяев. Чтобы избежать громких бунтов, а заодно и для пополнения казны она отменяет свое обещание и окончательно передает Коллегии экономии церковные имения.
Хотя и обиженные, большинство церковников склоняют голову. Но архиепископ Ростовский Арсений Мацеевич яростно встает на защиту священных прав Церкви. Он предает анафеме «тех, кто поднимает руку на храмы и святые места, кто хочет присвоить себе добро, доставшееся Церкви от божьих людей и праведных монархов». Это уже прямо в адрес Екатерины. Когда она узнает, что он призывает народ к бунту против «иностранки» и напоминает о «святом великомученике» Иване VI, она велит его арестовать и привезти в Москву. Это – смелый шаг, ведь архиепископ – высокая должность в империи. На первой встрече с императрицей, окруженной сторонниками Григорием Орловым, генеральным прокурором Глебовым и начальником полиции Шешковским, Арсений обрушил на нее поток библейских проклятий. Говорят, что речь его была такой злобной, что Екатерина заткнула себе уши, чтобы не слышать. Испуганные судьи не осмелились осудить этого чернобородого прорицателя с пылающим взором.
По-видимому, они побоялись, что Бог не простит им сурового приговора для своего красноречивого служителя, поэтому они просят Бестужева заступиться перед Ее величеством и склонить ее к снисходительности. Но она возражает. Уступить сегодня – значит признать, что императрица, являющаяся мирской главой православной церкви, подчиняется одному из ее служителей. А когда Бестужев настаивает, она отвечает: «К черту! Вы устали! Ступайте в постель и выспитесь!» Твердость государыни подействовала, и Синод выдал архиепископа гражданскому суду. Арсения Мацеевича приговорили к лишению сана и ссылке в отдаленный монастырь, где он должен, как особо подчеркнуто в постановлении суда, выполнять только черную работу, носить воду и заготовлять дрова.71
А императрицу эти первые стычки только закалили. Чем больше ей возражают, тем больше она утверждается в своей правоте. Как если бы она черпала свою легитимность в преодолении препятствий. Изо дня в день упрочивает она свои корни в земле русской. С этих пор она выработала свой стиль правления: смесь очарования и твердости, щедрости и настороженности. «Забавно наблюдать, – пишет барон де Бретель 9 января 1763 года, – как в дни приемов императрица старается понравиться всем своим верноподданным, как свободно многие обращаются к ней, назойливо надоедая своими разговорами, делами и идеями. Я знаю нрав этой правительницы и, когда вижу, как мягко и грациозно она выносит все это, могу представить себе, чего это ей стоит, насколько она считает себя обязанной выдерживать все это». Через месяц он запишет: «Она (Екатерина) говорила мне, что с тех пор, как ступила на землю России, она занималась только одним: готовилась стать единоличной правительницей… И притом призналась, что она несчастлива, что ей приходится руководить людьми, удовлетворить которых невозможно, что она очень старается сделать подданных счастливыми, но чувствует, что им понадобятся годы, чтобы привыкнуть к ней… Никогда нигде придворных не разделяло столько противоречий». А вот запись от 19 марта: «Страх императрицы потерять то, что она осмелилась захватить, настолько явен в ее повседневном поведении, что любой высокопоставленный сановник чувствует себя сильнее ее. Высокомерие и надменность проявляются ею только внешне».
Со временем Екатерина слегка располнела. Ростом она ниже среднего, но постановка головы так горделива, что некоторые находят ее высокой.
Вот как описал ее англичанин Ричардсон:
«Императрица Российская ростом выше среднего (?), сложения пропорционального и грациозного, со склонностью к полноте. У нее красивый цвет лица, и все же она добавляет румян, как все женщины этой страны. Красиво очерченный рот, прекрасные зубы; голубые глаза, внимательный взгляд… Черты лица в основном правильные и приятные. В целом облик не то чтобы мужественный, это было бы оскорбительно, но и не очень женственный, не сказать это было бы несправедливо».72
А вот как описывает Екатерину ее секретарь француз Фавье: «Нельзя сказать, что она – красавица, фигура ее стройна и тонка, хотя и не гибкая, осанка благородная, походка не очень грациозная и несколько искусственная, грудь узкая, лицо удлиненное, особенно подбородок, на устах постоянная улыбка, рот несколько заглублен, нос слегка с горбинкой, глаза небольшие… она миловидна, но страсти не вызывает».73
Екатерина не самая красивая женщина двора, но намного выше всех по уровню культуры и умению вести беседу. Новый посол Англии лорд Букингем утверждает, что пропасть отделяет ее от всех ее соотечественников в том, что касается богатства ума. «Как подсказывают все мои наблюдения, – пишет он в донесении правительству, – по разнообразию талантов, по образованности и по прилежанию в труде императрица намного превосходит всех в этой стране».
Когда Екатерина отрывается от своих бумаг, лучший отдых для нее – общение с выдающимися иностранцами. Она понимает, что должна подыскивать себе пропагандистов в кругах европейских интеллектуалов, если хочет, чтобы слава о ней перешагнула границы России. Так, через девять дней после переворотаона приглашает Дидро в Санкт-Петербург, чтобы он мог продолжить здесь печатание «Энциклопедии», издание которой незадолго перед этим было запрещено во Франции, после того как семь первых томов были опубликованы и имели успех. Несмотря на настойчивость посла России Голицына и графа Шувалова, Дидро отказывается под тем предлогом, что следующие тома могут быть выпущены в Нешателе (Швейцария). На самом же деле он просто не хотел оказаться в зависимости, и личной и творческой, от капризов царицы, только что взошедшей на престол, да еще и при подозрительных обстоятельствах. Д'Аламбер также учтиво отклонил предложение Екатерины приехать в Россию для продолжения своих трудов над «Энциклопедией» и обучения великого князя Павла наукам, литературе и философии, за что императрица предлагала ему жалованье в сто тысяч рублей, дворец и титул посла. В письме Вольтеру он признался в истинной причине отказа. Намекая на манифест о смерти Петра III от геморроидального приступа, он пишет: «Я слишком страдаю от геморроя, а он чересчур тяжело протекает в этой стране (России), и я предпочитаю, чтобы зад мой болел, но был в безопасности».
Оскорбленная этими двумя отказами, Екатерина с удвоенной любезностью принимает некоего господина Пиктэ из Женевы, приехавшего от Вольтера. Старик-философ из Фернэ – учитель Екатерины. Незадолго до переворота он издал два первых тома «Истории России», в которых горячо прославляется гений Петра Великого. Кроме того, говорят, что он очень заинтересовался началом политической деятельности этой императрицы, поощряющей искусства и предложившей напечатать «Энциклопедию» в своем государстве. Когда атлетического сложения господин Пиктэ вручает Екатерине стихотворение Вольтера, посвященное ей, она с трудом скрывает свое волнение. Возможно ли, что рука величайшего писателя всех времен касалась этой бумаги, начертала эти ровные строки? Она читает, и сердце ее заходится от счастья:
О небо, меня лишающее зрения и слуха,
Верни мне их, и я отправлюся тотчас!
Сколь счастлив тот, что видит ваши чары,
Екатерина, и кто может слышать вас!
Любезной быть и править – ваш талант;
Особенно мне дорог из них первый.
Умом своим вы мудреца сразили,
Увидев вас, я ум бы потерял.
Едва господин Пиктэ уходит, Екатерина берется за перо, чтобы ответить мэтру:
«Я отложила множество прошений и отвлеклась от судеб многих людей, чтобы поскорее прочесть вашу оду. И я не раскаиваюсь. Казуистов нет в моей империи, и пока я об этом не жалею. Но, видя, что пора вернуться к моим обязанностям, решила я, что лучший способ для этого – отдаться вихрю чувств, меня уносящему, и, взяв перо, просить господина де Вольтера, и весьма серьезно, не хвалить меня более, пока я не заслужу его похвал. В этом одинаково заинтересована и его репутация, и моя. Он скажет, что лишь от меня зависит, когда я буду достойна похвалы; но поистине в России беспредельной год равен дню, как тысяча – перед Создателем. Это может извинить меня, что не совершила я еще все добро, какое должна была бы сделать… Впервые в жизни сегодня я пожалела, что не могу писать стихи; на ваши я могу ответить жалкой прозой; но уверяю вас, что с 1746 года, с тех пор, как я располагаю своим временем, я испытываю к вам самое сильное чувство обязанности. До того я читала лишь романы; случайно мне под руку попали ваши произведения, и с тех пор не перестаю их читать и не хотелось мне других, если они не так же хорошо написаны и не столь же полезны для читающего. Но где их найти?»74
Это письмо положило начало переписке, длившейся пятнадцать лет, до самой смерти Вольтера. С самого начала Екатерина сознает, что нашла в нем идеального певца ее добродетелей. За несколько месяцев становится она для него «несравненной», «ярчайшей звездой Севера», «властительницей его сердца». Он берет на себя труд с преувеличениями комментировать ее самые сомнительные постановления. Он уверяет, что ее стихи и проза останутся «навсегда непревзойденными», что он «окатеринен» и умрет «окатериненным», что возлагает к ее ногам «свое восхищение и обожание», что она должна относиться к нему как к «старому швейцарцу», «старому бобылю, полуфранцузу, полушвейцарцу», к «старику с Альп», «русскому старику из деревни Ферней». Так, благодаря ему, у Екатерины возникло в центре Европы рекламное агентство, распространяющее эффектные словечки и формулировки, порхающие затем из салона в салон.
Совершенно искренне хотела бы она быть достойной похвал, коими он ее осыпает. Править твердой рукой в соответствии с либеральными идеями. Возможно ли это? Покидая Москву в июне 1763 года, она находилась во власти множества задуманных проектов. В карете с ней едет Иван Бецкой, председатель Комиссии парков и строений, они рассматривают проекты приюта для подкидышей, училища акушерок, заведения по народной гигиене и института образования для благородных девиц. Когда собеседник начинает беспокоиться о расходах, она затыкает ему рот, говоря, что сэкономит на чем-нибудь другом. Через несколько месяцев закладывается первый камень в здание приюта для подкидышей, возводятся стены училища акушерок, закладывают фундамент института благородных девиц, это – будущий знаменитый Смольный. Одновременно Екатерина приглашает немецких колонистов для освоения богатых земель Украины и Поволжья; их освобождают от воинской обязанности, им выдают беспроцентную ссуду на обустройство сроком на десять лет, на тридцать лет их освобождают от каких бы то ни было налогов и гарантируют свободу вероисповедания. Создание на русской земле колоний иностранных крестьян, трудолюбивых, честных, трезвых и очень активных, должно, по замыслу императрицы, подтолкнуть мужика улучшать по их примеру обработку земли и оздоровить образ жизни. При этом она забывает две вещи: инертность народа с укоренившимися вековыми привычками, а с другой стороны – подчиненное положение крепостных по отношению к помещику. Вместо того чтобы восхищаться немецким крестьянином, расположившимся по соседству, русский мужик только завидовать будет да возненавидит немца. Екатерина пригласила также в Россию врачей, в том числе зубных, архитекторов, инженеров и ремесленников со всех концов Европы. Она отменяет вмешательство государства в торговлю. Всякий, кто хочет экспортировать деготь, льняное семя, воск, сало, железо, коноплю, икру или поташ, должен получить поддержку у государства. Купцам велено объединяться в корпорации для борьбы против беспорядка и апатии в торговле, для развития духа предпринимательства. Создается финансовая комиссия для контроля за переплавкой разного сорта монет, находящихся в ходу у населения. Другая комиссия изучает возможности борьбы с коррупцией в деловом мире. Третья комиссия занимается реформой в армии, создает арсеналы, казармы и строит дороги стратегического значения. Екатерина лично присутствует на большей части заседаний, выступает, подстегивает, заставляет советников ускорять работу. Так много надо сделать, времени так мало, а Россия такая необъятная!
Занимаясь внутренним переустройством страны, Екатерина не теряет из виду события на Западе. В Польше жизнь Августа III держится на волоске. Станислав Понятовский послушно сидит в сторонке, ожидая решений «его» императрицы. Из соображений предосторожности она подтянула к польской границе тридцать тысяч солдат. Да в резерве находятся пятьдесят тысяч. Но как отреагируют Берлин и Вена? А Версаль? А Лондон? Она понимает, что игра серьезная и у противников припрятаны козырные карты. Польша отличается хаотическим состоянием примитивного общества, подвластного заносчивой аристократии. Несколько семей магнатов правят крестьянством, юридически свободным, но на деле настолько нищим, что больше похожим на общину рабов. Католическая церковь процветает. Этим странным народом правит сейм, избирающий короля. Порядок в сейме такой: одного голоса против достаточно, чтобы отменить любое решение. Но если какая-то партия, не получившая единодушной поддержки, все же хочет навязать свою волю, она создает, с помощью частных ополчений из своих членов, «конфедерацию», которая, если у нее хватает сил, в конце концов побеждает законную оппозицию. Так, соперничество между знатными польскими семьями поддерживает в стране климат анархии, и Екатерина находит это выгодным для себя. Фридрих II дал ей недавно понять, что предоставляет ей свободу в поддержке своего кандидата на трон Польши при условии, что это вмешательство во внутренние дела соседнего государства не вызовет новой войны. Она ему отвечает: «Я посажу короля, производя как можно меньше шума». И, оставаясь в тени, она продолжает подкупать союзников среди самых влиятельных вельмож Польши.
В один прекрасный вечер, когда она мило беседовала в кругу близких друзей, к ней подошел Григорий Орлов и на ухо прошептал важную новость. Прискакал гонец: в Дрездене умер король Польши. Она отпускает гостей и уединяется в кабинете – надо подумать. Той же ночью прибывает другой гонец, из Берлина – Фридрих II беспокоится и запрашивает императрицу, что она намерена предпринять. Конечно, помочь Станиславу Понятовскому! Влюбленный в Екатерину, он будет послушным монархом. Лишь бы Франция и Австрия не вмешивались со своими войсками! Екатерина нетерпеливо ожидает реакцию противостоящего лагеря. Но Версаль колеблется, несмотря на донесения Бретеля о «лихорадочной амбиции» императрицы. А Вену пугают подтянутые войска русских. Очень скоро Екатерина понимает, что она обманула своих противников, сделав вид, что настроена весьма решительно. Прекрасно. Проворной рукой собирает она с зеленого сукна все ставки. 26 августа 1764 года Станислав Понятовский сеймом Польши избирается королем польским и именуется Станиславом Августом. Он тотчас соглашается на польско-русский союз против Турции, на исправления границы в пользу России и на разрешение православным занимать любую государственную должность. Кончилась независимость этой гордой нации. Привязанная к России, Польша готова к разделам. Одержана первая победа Екатерины на международной арене.
Она совершает поездку по Курляндии, и ее «польская победа» ей еще представляется не окончательной, когда она узнает в Риге во время праздника еще одну важнейшую новость, из-за которой долго не может заснуть. На следующий день она не выходит к придворным, отменяет последние празднества и ускоряет отъезд. Прибыв в Царское Село, вызывает к себе Панина и допрашивает его. Правда ли, что Иван VI убит? Что точно произошло в Шлиссельбурге? Кто такой Василий Мирович, о котором она слыхом не слыхивала? Панин докладывает первые данные следствия. Согласно документам, Василий Мирович – двадцатичетырехлетний лейтенант с амбициями, экзальтированный дуэлянт, игрок, залезший в долги, так как своих средств не хватает. Происходит из украинской семьи, чьи имения Петр Великий конфисковал за участие в заговоре гетмана Мазепы. По приезде в Санкт-Петербург он надеялся добиться возвращения ему имений или хотя бы как-то улучшить свое положение. Почему бы и ему не попробовать, по примеру Орловых, добиться славы и богатства, следуя по надушенным стопам императрицы? Но на все его челобитные никакого ответа. В верхах не желают знать даже о его существовании. Он озлобляется и возмущается. В голову лезет мысль о перевороте. И вот его посылают временно служить в Шлиссельбург. Его заинтриговало построение крепости, в которой есть внутренняя стена, а за ней особая охрана, никогда не сменяемая. Два офицера, приведенные к особой присяге, Власьев и Чекин, бдительно стерегут «узника номер 1». Этих тюремщиков можно только пожалеть, как и охраняемого ими человека. Им запрещено общаться с внешним миром. Они такие же заживо замурованные. Неоднократно умоляют они Панина заменить их: «Сил наших уже нет!» Панин советует им потерпеть. Так кто же этот незнакомец, чье лицо никому не известно? Мирович наводит справки. В караульном помещении, когда к нему привыкли, языки постепенно развязываются. В изумлении узнает он, что «узник номер 1», по всей вероятности, «Иванушка», император-мученик Иван VI. Коронованный в колыбели, с малолетства брошенный в тюрьму, несчастный, полураздетый, голодающий в холодном и темном застенке, тогда как должен был бы царствовать, в золоте и пурпуре, над величайшей империей в мире. Его никто не видит, знают только, что ему двадцать три года, у него рыжая борода, он страшно худ, нищ, что поврежден умом, заикается, читать научился по молитвенникам, случается ему спорить со своими стражами, те его презирают и надсмехаются над ним, а он, разозлившись, порою ругается, швыряет в них оловянную кружку и кричит, что он император. Вместе с тем даже не требует, чтобы его выводили на свет божий. Прошлым летом, когда его перевозили в Кексгольм по приказу Екатерины, на голову ему надели мешок. По сути, он даже не представляет себе, что существует другой мир, кроме этого каземата с окошком, забранным частой решеткой и стеклом, закрашенным мелом, с погнутым котелком и злыми тюремщиками. Простор, свежий воздух, ветер, игры, любовь, прогулки верхом по лесу, дружеский смех – обо всем этом он не знает и знать не может. Насколько он себя помнит, жизнь – это одиночество, грубость и гнусность. Такие мысли овладевают Мировичем в долгие ночные часы дежурства в Шлиссельбурге. Сперва им движет лишь личный интерес. Если план удастся, он станет новым Григорием Орловым. Постепенно он проникается убеждением, что Бог возложил на него священную миссию. Увлекшись этой мыслью, он делится замыслом со своим товарищем, Аполлоном Ушаковым. Вместе они поднимут гарнизон крепости, освободят «Иванушку» и провозгласят его императором. Уверенные в успехе, они клянутся в церкви перед алтарем и составляют манифест, чтобы оправдать свой проект. Момент выбран удачно: царица собирается в поездку по Курляндии. Но неожиданно происходит несчастный случай: Ушаков тонет в озере накануне дня предполагаемой акции. Дай-то Бог, чтобы не сам утопился! Мирович решает действовать один. Он полагает, что солдаты Шлиссельбургской крепости ему симпатизируют, ведь большинство из них испытывают жалость к загадочному «узнику номер 1». В ночь с 4 на 5 июля 1764 года, находясь на дежурстве по крепости, он обращается с речью к своим солдатам и приказывает им освободить настоящего императора, зарядив ружья и выкатив к воротам пушку. Встревоженный шумом, комендант крепости появляется в халате и колпаке. Мирович бьет его прикладом по голове и кричит: «Ты зачем держишь взаперти нашего императора?» После этого бежит к казематам, где находится постоянная охрана. С той и с другой стороны раздаются выстрелы. При виде нацеленной пушки постоянная охрана слагает оружие. Дорога свободна. В галерее Мирович встречает Чекина, хватает его за руку и кричит: «Где император?» Чекин спокойно отвечает: «У нас императрица, а не император!» В ярости Мирович отталкивает его и приказывает открыть камеру «узника номер 1». Чекин подчиняется. Там темно. Приносят факел. На полу, в луже крови, лежит тело заколотого человека. Это император Иван VI, жертва убийства. Он чуть шевелится, хрипит. В отчаянии Мирович кидается к нему, обнимает, целует руки и ноги, рыдает. Раненый содрогается в конвульсиях. Все кончено. Иван VI мертв. Оцепеневшие Власьев и Чекин молча стоят в стороне. Виновными они себя не считают. Услышав выстрелы в крепости, они выполнили приказ, полученный от Елизаветы, подтвержденный Петром III и Екатериной II: живым «узника номер 1» не выдавать никому. Кажется, что Мирович и не осуждает убийц. Он на них не обращает внимания. Тело кладут на кровать и выносят во двор. Мирович велит барабанщикам бить зорю. Перед собравшимися солдатами отдает он воинские почести его величеству. Затем говорит: «Смотрите, братцы, это ваш император Иван Антонович. Теперь жди беды. Я больше всех пострадаю. А вы не виновны. Вы не знали, что я хотел сделать. Беру на себя всю вину и один понесу наказание».
Узнав подробности события, Екатерина испытывает противоречивые чувства: смесь облегчения и беспокойства. Так же было после убийства ее мужа. «Чудесны и неисповедимы пути Господни, – скажет она Панину. – Провидение споспешествовало мне, приведя это дело к концу».75Конечно, для философски мыслящего человека, пусть он и монарх, убийство неповинного человека – акт предосудительный. Однако, полагает Екатерина, бывают обстоятельства, когда рассудок должен повелевать совестью. Приказ уничтожить узника в случае попытки выкрасть его логичен, поскольку освобождение Ивана VI представляло угрозу престолу. Этот безумный Мирович ускорил дело и тем расчистил почву. Благодаря ему и двум охранникам, точно исполнившим царские предписания, Екатерина может вздохнуть с облегчением. Конечно, ее опять обвинят в смерти, выгодной для нее. Но она прямо не замешана в убийстве. А на публике даже может сожалеть о случившемся. Так что в этом деле преимуществ больше, чем недостатков. Разумеется, речь не идет об освобождении Мировича от суда, как она сделала в свое время с братьями Орловыми. Подобная снисходительность не должна повториться, иначе в глазах общественного мнения царица предстала бы как соучастница. Мирович допрошен в секретной Комиссии, и, вернувшись в Санкт-Петербург, Екатерина знакомится с документами допроса. Находит там «манифест», составленный обвиняемым. В неслыханном тоне ее обвиняют в узурпаторстве, якобы она отравила мужа, по «природной слабости» связалась с бесстыжим офицером Григорием Орловым и даже подумывает о браке с ним. Для Екатерины эти упреки не новы. Она догадывается, что многие из ее подданных думают так же. Нехотя взваливает она на себя груз непопулярности. Ей удастся освободиться от него, устроив какое-нибудь празднество.
Мирович приговорен к смертной казни. Приговор не удивляет ни народ, ни двор. Удивляет лишь, что главный сообщник, Ушаков, даже не упоминается в документах следствия. Подозревают, что он был подкуплен, чтобы спровоцировать Мировича на безумный шаг, затем изобразил самоубийство и исчез еще до бунта. Видимо, он был агентом властей, Екатерины. Во всяком случае, все думали, что виновник будет помилован в последний момент, как это делалось с государственными преступниками во времена Елизаветы. Ведь Остерман услышал о царском помиловании, когда голова его уже лежала на плахе. Может быть, и Мирович, помня об этом, надеялся, что и его помилуют? Взошел он на эшафот спокойно и уверенно, как провидец. Собравшаяся на площади толпа застыла в религиозной тишине, ожидая прибытия гонца от Ее величества с приказом заменить меру наказания. Но нет гонца. Палач взмахивает топором. Когда лезвие обрушивается на шею несчастного, крик ужаса вырывается из груди собравшихся. Как свидетельствует поэт Державин, площадь содрогнулась, «от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Тело казненного было сожжено, чтобы никогда не могло возродиться. Те солдаты, что пошли за поручиком-бунтовщиком, были от трех до десяти раз прогнаны сквозь строй из тысячи отборных парней с розгами. Екатерина не простила. С этого дня для многих она уже не всемилостивейшая матушка.
Власьев и Чекин вознаграждены за послушание и усердие. В официальном докладе, по-видимому вдохновленном императрицей, они подтвердили, что «узник номер 1» был безумцем, неспособным связать два слова, ничего человеческого в нем не оставалось и жалеть о нем нечего.
Иностранные дипломаты потрясены, но продолжают профессионально улыбаться императрице, за два года успевшей оказаться ответственной за два цареубийства. В донесении от 24 июля 1764 года Беранже пишет: «Подозревают, что императрица задумала это убийство и отдала приказ его исполнить!.. Ну и женщина эта императрица Екатерина! Какой театр эта Россия!» 7 августа он же сообщает: «Время и обстоятельства убийства дают основание подозревать царицу в том, что она сама его инспирировала, чтобы отделаться от предмета постоянного беспокойства». В свою очередь граф Заккен, посол Саксонии, в тот же день докладывает своему правительству: «В народе полагают, что эта пьеса разыграна, чтобы, сохранив приличие, отделаться от князя Ивана».
В ответ на волну подозрений, поднявшуюся по всей стране и за ее пределами, Екатерина издает 17–28 августа разъяснительный манифест. В документе уточняется, что Иван, незаконный претендент, с самого раннего детства был «рассудка лишен и человеческого разумения не имел», что Мирович хотел пробиться в ряды придворных, воспользовавшись «кровавым бунтом народным», и что охранники Власьев и Чекин действовали «во спасение общего спокойствия».
Манифест никого не убедил. «Когда с русскими беседуешь с глазу на глаз, – пишет Заккен, – они довольно резко критикуют и содержание и формулировки манифеста». И далее: «Меня уверяли, что были люди, которые молились за упокой души Мировича как великомученика, причем прямо на месте казни».
Мадам Жофрен писала королю Станиславу: «Полагаю, что она (Екатерина) опубликовала смехотворные манифесты о смерти Ивана. Ей вовсе не обязательно было говорить что бы то ни было; суда над Мировичем было вполне достаточно».
И самой Екатерине она посмела написать: «Мне кажется, что, если бы я была на троне, я бы думала то, что сочла нужным в интересах народа и моих собственных, не публикуя манифестов о своих действиях. Я бы предоставила делам моим говорить, а перу – молчать».
Екатерина противится: «Хочется сказать, что вы рассуждаете об этом манифесте, как слепой о красках. Он вовсе не был написан для зарубежных стран, но лишь для информации русского народа о смерти Ивана, ведь надо было сказать, как он умер… Иначе подтверждались бы неблаговидные слухи, распространяемые посланниками государств, настроенных враждебно и завидующих нам… У вас злословят по поводу этого манифеста, но ведь и о Спасителе злословили, и порой злословят о французах. Однако факт то, что обезглавленный преступник и этот манифест заставили здесь замолчать всех сплетников. Так что цель достигнута и манифест мой выполнил свою задачу: ergo, он был уместен».
Несмотря на блестящее оправдание, друзья Екатерины за рубежом с трудом переживают разочарование. Вольтер пишет: «Дело Ивана закончилось с такой жестокостью, что можно подумать, что его состряпали святоши попы». Д'Аламбер добавляет: «Как жаль, что приходится отделываться от стольких людей, а затем печатать манифест, что мы сожалеем, но это не наша вина». Постепенно философы успокаиваются и признают важность государственного интереса. Они испытывают чувство восхищения далекой и щедрой Екатериной и потому вынуждены быть снисходительными. Чтобы освободить Вольтера от сомнений и угрызений, Д'Аламбер цитирует пословицу: «Лучше убить дьявола, чем дать ему убить себя». И уточняет: «Я согласен, что философия не может гордиться подобными учениками! Но что делать? Друзей надо любить со всеми их недостатками». Вольтер с удовольствием дает себя уговорить и забывает эти «мелочи». «Это дела семейные, и я в них не вмешиваюсь», – говорит он. Узнав о мнении мудреца из Фернея, Хорас Уолпол76пишет госпоже дю Деффан:77«Вольтер со своей Екатериной мне противен». А вот мнение герцогини де Шуазёль: «Вот ее (Екатерину) и обелили, она чище снега, ее любят подданные, она – воплощение славы своей империи, ею восхищается весь мир, просто чудо из чудес». В парижских и лондонских салонах Вольтера и его «Като» ставят на одну ступень.
Из своего дворца Екатерина внимательно следит за всеми этими волнениями. Она уверена, что шум скоро утихнет. Монарх должен быть выше пены повседневности и не терять из виду линию горизонта. Вот что пишет она Панину, жаловавшемуся по поводу неприязни зарубежных критиков Ее величества: «Пока речь идет лишь обо мне, я безразлично воспринимаю все, что болтают. Но когда затрагивают честь России, тут я начинаю горячиться».78
Два главных соперника устранены, остается третий – собственный сын Екатерины, великий князь Павел, наследник престола. За отсутствием Петра III и Ивана VI будут ли враги царицы возлагать надежды на десятилетнего мальчика? Конечно, для нее речь не идет об устранении и его. Она любит его по-своему и искренне тревожится по поводу малейшей болезни. Но она сперва императрица, а потом уже мать. Смысл ее существования – правление страной. Пока она жива, никто другой не должен царствовать в России. Павел должен вырасти под сенью материнского владычества, как образованный и послушный ребенок. Он должен стать возможным наследником, а не скрытным конкурентом. При всех своих бесчисленных заботах она находит возможность проводить с ним каждый день какое-то время, быть в его комнате, наблюдать за играми, следить за чтением, в общем, старается его приручить. Задача трудная: мальчик нервный, болезненный, вспыльчивый, со странностями, с ним бывают конвульсии. Он ревнует мать к Григорию Орлову и говорит ей об этом. Она его успокаивает. А он втайне страдает от того, что некрасив. Курносое лицо его, еще недавно такое очаровательное и милое со светлыми кудряшками, стало похоже на уродливую маску с широкими ноздрями и огромным ртом. Откуда эта схожесть с Петром III, ведь он не его сын? Екатерину волнует будущее. К тому же он расспрашивает у окружающих о причине смерти отца и о его собственных шансах стать царем. Узнав о таких беседах от лакея царевича, Беранже пишет герцогу де Праслену:
«Этот юный князь (Павел) проявляет страшные и опасные наклонности. Известно, что мать его не любит, и, с тех пор как она стала править страной, до неприличия упорно отвергает все признаки нежности, кою она питала к нему прежде… Несколько дней тому назад он спросил у слуг, почему убили его отца и престол отдали его матери, а не ему, хотя по праву положено было ему. И добавил, что, когда он вырастет, он сумеет забрать себе все это. Монсеньор, по-видимому, этот мальчик позволяет себе слишком часто такие речи, чтобы о них не говорили (и не повторяли) императрице. Никто не сомневается, что царица принимает все возможные меры, чтобы предупредить последствия».