Дело в том, что после гибели Фоки воины под его командованием, еще до объединения со Склиром, обманувшись в надеждах на предводителя, разошлись и рассеялись; Склир же и бежавшие, а затем вернувшиеся вместе с ним образовали отдельную армию, не уступающую войску Фоки, и стали для царя ничуть не меньшей угрозой. XXIV.Этот муж, хотя вроде бы и уступал Фоке силой, явно был более сведущ и изобретателен в том, что касалось полководческого искусства.

 Вот почему, подняв новое восстание против самодержца, он не захотел сойтись с ним в открытом бою, но укреплял и увеличивал благодаря новым пополнениям войско и оттого оказался еще более грозным противником. 

Не только так старался он одолеть самодержца, но задерживал столько судов, сколько ему нужно было для сопровождения, запер дороги, а все, что везли во дворец, забирал и хранил в большом количестве для нужд войска и, пристально следя, препятствовал тому, чтобы исполнялись распоряжения, доставляемые из столицы государственной почтой или передаваемые как-либо иначе.

 XXV.Начавшееся летом восстание осенью не завершилось, один годовой круг не положил конца заговору, но зло это процветало в течение многих лет, ибо те, кто раз признал над собой власть Склира и присоединился к его войску, уже больше не мучались сомнениями и ни один тайком не перебежал к императору: так их сплотил и такую решимость вселил в них Склир, который покорял людей своей доброжелательностью, обязывал благодеяниями, спаял друг с другом, ел с ними из одного котла и пил из одного кубка, каждого звал по имени и удостаивал похвалы. 

XXVI.Чего только ни придумывал император против Склира, – тот быстро разрушал все его планы и как мудрый полководец его замыслам противопоставлял свои замыслы, его расчетам – свои расчеты. Увидев, наконец, что Склир для любых уловок неуязвим, Василий отправил к нему посольство с заданием склонить его к миру и уговорить прекратить мятеж и занять в государстве второе место после царского. Сначала Склир встретил эти предложения недоброжелательно, но потом, хорошенько обо всем поразмыслив, сравнил прошлое с настоящим, сопоставил с ним грядущее и, задумавшись о себе самом, уже угнетаемом старостью, дал послам себя убедить. 

К приему посольства он собрал для поддержки все войско и замирился с Василием на таких условиях: он снимет с головы корону, откажется от царского цвета, займет следующее после царя место, командиры отрядов и вообще все, участвовавшие в мятеже, останутся на прежних должностях и сохранят свои чины, не потеряют владений, которые имели раньше или получили от него, и не лишатся никаких других пожалований. XXVII.

Стороны сошлись на таких условиях, и царь выступил из города, чтобы в одном из своих самых прекрасных поместий встретить Склира и заключить с ним мир. Император расположился под царским шатром, а этого мужа, не на коне, а пешего, стража, препроводив издалека, привела к царю для беседы. Высокого роста и уже состарившийся, шел он, поддерживаемый под руки с обеих сторон, а император, который заметил его издали, обращаясь к стоящим неподалеку, произнес ныне широко известную фразу: «Того, кого я страшился, ныне ведут, как просителя». 

Склир же то ли намеренно, то ли по забывчивости, сложив с себя прочие знаки царского достоинства, не снял с ног пурпурные сандалии, но шел к царю как бы еще облеченный долей власти, и Василий, издалека увидевший это, рассердился и закрыл глаза, так как желал видеть его не иначе, как только в обычном облачении.

 И вот где-то около императорского шатра Склир снял и пурпурные сандалии и уже в таком виде зашел в палатку. XXVIII.Император немедленно поднялся с места, они обменялись поцелуями, после чего приступили к беседе. 

Склир оправдывался и ссылался на причины, побудившие его замыслить и учинить мятеж, а царь милостиво принимал оправдания и относил все случившееся за счет злой судьбы. Распивая вино из одного с ним сосуда, царь поднес к губам поданный Склиру кубок и, немного отхлебнув, возвратил собеседнику – этим он рассеял его подозрения и засвидетельствовал святость мирного соглашения. Затем, обращаясь к Склиру как к военачальнику, он задал вопрос относительно государственных дел и спросил, каким образом сохранить ему незыблемым свое владычество, а тот в ответ высказал мысль коварную и недостойную полководца, а именно: упразднить пышные должности, никому из воинского сословия не давать богатства, но обирать их с помощью незаконных налогов, чтобы их мысли были заняты одними домашними делами, не вводить во дворец женщину, не подпускать к себе никого близко и не посвящать сразу многих людей в тайные замыслы.

 XXIX.Этим закончилась их беседа. Склир отправился в отведенные ему владения и, недолго там прожив, расстался с жизнью. 

Что же касается царя Василия, то он всегда проявлял небрежение к подданным и, по правде говоря, утверждал свою власть скорее страхом, чем милостью. Став же старше и набравшись опыта во всех делах, и вовсе перестал нуждаться в мудрых людях, сам принимал все решения, сам распоряжался войском, гражданскими делами, управлял не по писаным законам, а по неписаным установлениям своей необыкновенно одаренной от природы души.

 Поэтому-то он и не обращал никакого внимания на ученых людей, но совершенно пренебрегал этим племенем (я имею в виду ученых). 

Приходится лишь удивляться, что при таком презрении царя к научным занятиям в те времена появилось немало философов и риторов, и я могу найти только одно подходящее и, как говорится, правдоподобное решение этой чудесной загадки: в те времена занимались науками не с какой-то посторонней целью, но интересовались ими ради них самих. Ныне, однако, большинство людей относится к образованию совсем по-иному: они признают первой причиной ученых занятий пользу и, более того, ради нее одной науками и интересуются, причем сразу же от них отворачиваются, если не достигают цели. Однако оставим это. XXX.Вернемся к императору. 

Прогнав варваров и, если можно так сказать, всеми способами прибрав к рукам собственных подданных, он не пожелал на этом остановиться, но сокрушил силу выдающихся родов29, уравнял их с другими и своей властью начал распоряжаться с легкостью игрока в кости. Он окружил себя людьми, благородным нравом не блещущими, родом не знатными и в науках не сведущими, которым и поручал составление царских посланий, и доверял государственные тайны. 

Поскольку же в те времена царские ответы на доклады и прошения не отличались изысканностью слога, а были просты и бесхитростны (царь совсем не умел складно и изощренно говорить и писать), он соединял между собой приходившие ему на ум слова и диктовал их писцам, и в речи его не было никаких прикрас и никакого искусства. XXXI.

Оградив царство от надменной и завистливой судьбы, он не только гладко вымостил дорогу власти, но перекрыл каналы, через которые утекали поступавшие деньги, никому ничего не давал, к старым сокровищам прибавляя новые, и потому приумножил богатства государства. Дворцовую казну он увеличил до двухсот тысяч талантов, а кто сможет достойно описать другие его приобретения! Все, чем владели ивиры и арабы, все сокровища кельтов, богатства скифской земли, а вернее – всех соседних стран – все это он собрал воедино и вложил в царскую казну. 

Туда же он отправил и там хранил деньги, взятые у тех, кто против него восставал и был разгромлен. Когда же в специально построенных хранилищах не хватило места, он велел вырыть подземные лабиринты, наподобие египетских склепов, и в них спрятал немалую долю собранного.

 Сам, однако, он своими сокровищами не пользовался, и большая часть драгоценных камней, белоснежных, называемых жемчугами, и многоцветных, не вставлялись в короны и ожерелья, а лежали сваленные на полу. 

Совершая выходы и принимая должностных лиц, Василий облачался в пурпурное платье не ярких оттенков, а темное, и только несколько жемчугов свидетельствовали о его царском достоинстве. Проводя большую часть времени на войне, отражая варварские набеги и обороняя наши границы, он не только ничего не потратил из накопленного, но, напротив, приумножил свои богатства. XXXII.Походы против варваров он совершал совсем не так, как это в обычае у большинства императоров, которые выступают в середине весны, а в конце лета уже возвращаются: время возвращения определялось для него достижением цели, ради которой он отправился. 

Он выносил зимнюю стужу и летний зной, томясь жаждой, не сразу бросался к источнику и был воистину тверд, как кремень, и стоек ко всем телесным лишениям.

 Он досконально изучил военное дело – речь в данном случае идет не обо всем построении войска, не о взаимодействии отрядов, не о смыкании строя и его перестроении, а об обязанностях протостатов, гемилохитов33и тех, кто за ними, – и во время войны удачно пользовался своими знаниями. Поэтому он и не определял на эти должности случайных лиц, но знакомился со способностями и умелостью в бою каждого и только после этого назначал их на те посты, к которым они подходили нравом и выучкой. XXXIII.Знал он и самые выгодные для отрядов способы построения, причем об одних вычитал из книг, другие изобрел сам, исходя из собственного опыта. Он умел распоряжаться и составлять план, как нужно вести бой и выстроить войско, но до самого дела был не очень охоч, ибо опасался, как бы не пришлось бежать от противника. 

Поэтому и занят он большей частью был тем, что располагал в засаде отряды, сооружал осадные машины, издали обстреливал неприятеля и наставлял боевому искусству легковооруженных воинов. Однако, вступая в сражение, Василий сжимал ряды по правилам тактики, как бы обносил армию стеной, смыкал войско с конницей, конницу с отрядами, а отряды с гоплитамии никому ни в коем случае не позволял выходить вперед из рядов и нарушать строй. 

Если же кто-нибудь из самых сильных и удалых воинов вопреки приказанию выезжал из боевых порядков и, вступив в схватку с противником, побеждал, то его не удостаивали по возвращении венков и наград, а, напротив, немедленно удаляли из войска и наказывали, словно преступника. Ведь нерушимый строй Василий считал главным условием победы и полагал, что только благодаря ему неодолимо ромейское войско.

 Когда же воины выказывали недовольство строгим надзором и в лицо оскорбляли царя, он спокойно переносил их насмешки и благодушно, вполне разумно отвечал: «Иначе нам никогда не кончить войны». XXXIV.Он делил себя между военными делами и заботами мирного времени и, если говорить правду, на войне проявлял больше коварства, а во время мира – царственности. 

Если какому-нибудь воину случалось проштрафиться в походе, царь скрывал гнев и хранил его, как огонь под золой, но по возвращении в столицу обнаруживал и вновь его раздувал, и тогда уже сурово карал провинившегося.

 Большей частью он оставался тверд в своих приговорах, но бывало, что и менял гнев на милость; при этом он нередко доискивался до причины преступления и тогда не наказывал за следствия.

 Иногда он поддавался состраданию, иногда иным соображениям и чувствовал расположение к провинившемуся. 

Подвигнуть его на какое-нибудь дело было нелегко, но и от решений своих отказываться он не любил. Поэтому к тем, кому благоволил, Василий без крайней нужды не менял отношения, но и нескоро прощал навлекших на себя его гнев, и были для него собственные мнения судом окончательным и божественным.