Карфаген осажден римлянами. Грозное восьмидесятитысячное войско с огромным обозом и целым парком громоздких осадных орудий разных названий расположилось у предместья Нефери и упорно ведет свою разрушительную работу, пытаясь разбить стены древней финикийской твердыни, проникнуть в богатые гавани Карфагена, расположенные по обе стороны перешейка, на котором стоит город.
На рейде осажденного города стоит грозный римский флот, которому немногочисленные и слабо вооруженные суда Карфагена не могли противиться. Хирам укрыл свои корабли в порту Карфагена, заперев вход массивными железными цепями.
Одновременно решительно все способное носить оружие население – юноши и старики, часто даже женщины и дети – высыпало на стены города. Тот, кто сам не мог сражаться, оказывал помощь защитникам, поднося боеприпасы, заботясь о раненых, помогая закладывать бреши, пробитые римскими осадными орудиями в стенах и башнях.
Флот был обречен на бездеятельность, и потому Хирам, который не хотел сидеть сложа руки, в то время как другие сражались, получил командование частью войска, причем ему было поручено защищать наиболее опасный участок – предместье Нефери.
Римляне отнюдь не ожидали, что Карфаген окажет такое энергичное сопротивление. Они считали гордую столицу финикийской колонии совершенно беззащитной, думали, что население дезорганизовано, растеряно, что укрепления Карфагена не выдержат первого же натиска. В этом самообольщении и надежде на легкую победу Марий Цензорин, главнокомандующий римской армией, немедленно по прибытии к стенам Карфагена послал свои войска на приступ. Но тщетны были попытки римлян проникнуть за городские стены: оттуда в ряды идущих на штурм войск неслись тучами камни из катапульт и стрелы, летели бревна, лилась горящая смола и кипяток. Карфагеняне изрубили штурмовые лестницы римлян и сбросили их наземь. Штурмовые колонны дрогнули, попятились, потом стали отступать, правда сохраняя порядок, но отступление было полным. И вот, когда они попятились, стали отходить, на них неожиданно, словно вихрь, обрушилась карфагенская конница:
Хирам испросил разрешения Совета Ста Четырех на вылазку, и хотя командующий конницей Фамея, заслуживший впоследствии столь печальную славу, пытался помешать, вылазка состоялась и блестяще удалась. Два сильных отряда всадников стремительным и бурным натиском врезались в когорты отступающих римлян, неся в их расстроенные ряды смерть и панику.
Первые обескуражившие неудачи римского войска заставили римский сенат отозвать обоих консулов и послать для борьбы с Карфагеном восходящую звезду – молодого, энергичного и гениального военачальника – Корнелия Сципиона Эмилиана, которому был дан в помощники другой консул, Ливии Друз. Сципиону давно уже удалось привлечь на свою сторону Массиниссу. Кроме того, он, будучи столь же искусным дипломатом, как и стратегом, успел подкупить вождя карфагенской кавалерии Фамею, который перешел в римский лагерь, уведя с собой две с половиной тысячи лучших всадников.
Мало-помалу глубокое уныние воцарилось в стенах осажденного города. Там скопилось свыше полумиллиона человек, которые были лишены привычных удобств, не получали достаточно еды, видели надвигающийся призрак близкого голода.
Это видели все. Но Совет Ста Четырех и совет суфетов тратили время в бесполезных спорах, решительно не зная, что предпринять.
– Гибель близка! – как-то раз сказал Хирам, придя во дворец Гермона.
– Что предпринять? Что делать? – растерянно бормотал Гермон. – Или наши боги изменили нам, или… Или мы молились не тем богам.
–Да. Вы молились одному ложному богу! – отозвался сурово Хирам. – Вы молились золотому тельцу. Вы думали, что за золото все можно купить. И вот, когда пришел роковой час, ваш бог оказался бессильным. Если бы Совет Ста Четырех принял мое предложение, мы, может быть, сумели бы спасти женщин и детей. Их надо отправить в лагерь римлян, доверяясь их человечности. Тогда в городе останутся только способные носить оружие и те, кого не страшит смерть. Они еще долго смогут держать оборону в стенах Карфагена.
– И нельзя его спасти? – задала вопрос присутствовавшая при разговоре Офир.
Хирам поник головой.
– Нет, ничто уже не сможет спасти Карфаген! – ответил он в полном отчаянии. – Нам осталось только умереть на развалинах нашего погибшего отечества.
– Но если тебе грозит смерть, разве могу я быть вдали от тебя? – гордо подняла голову благородная девушка. – Или ты с легким сердцем отпустишь меня к римлянам, которые обратят меня в рабство? Нет, я умру рядом с тобой! Раз нет возможности спасти Карфаген, мне остается только это!..
Наступило глубокое молчание, которое нарушалось лишь тяжелыми шагами погруженного в глубокую думу Гермона да вздохами задумчивой Офир.
– Нет, все не так! – внезапно сказал, словно проснувшись, Хирам. – Я не могу примириться с этим. Есть еще один исход. Нам надо вырваться из осажденного Карфагена. Разумеется, бежать сейчас, пока город еще защищается, было бы изменой. Но когда настанет последний час, когда на улицах Карфагена появятся римские солдаты и война обратится в просто бессмысленную резню, тогда я возьму всех вас: и тебя, Гермон, и тебя, Офир, и Фульвию, и твою рабыню. Вместе с моими верными нумидийцами мы ударим на занимающегося грабежом врага и проложим себе дорогу к свободе – или погибнем все вместе.
– Я не уйду из Карфагена! – мрачно сверкнув глазами, возразила Фульвия.
– Почему? – удивился Хирам.
– Я дала одну клятву. И я сдержу ее.
– Но ведь твои соотечественники, взяв город штурмом, не пощадят тебя.
– Мне не нужна пощада. Не спрашивай меня, не терзай мою душу излишними вопросами. Я так решила: я не уйду отсюда. Спасайтесь сами и предоставьте меня моей собственной участи.
И Фульвия отвернулась к стене, скрывая от недоумевающих друзей свое взволнованное лицо.
Прошло еще, однако, много недель, прежде чем агония истекавшего кровью Карфагена подходила к роковому концу.
За это время значительная часть жителей города погибла в кровавых боях или умерла от развившихся с неудержимой силой эпидемий. В городе съели уже почти все, что годилось в пищу. Давно уже не стало карфагенской кавалерии, потому что для прокормления населения пришлось пожертвовать всеми конями. Та же участь постигла огромных боевых слонов.
Тогда было принято отчаянное решение: при поддержке уцелевших еще судов флота совершить вылазку, попытаться проложить себе дорогу сквозь ряды римлян. В торговом порту стояло множество торговых судов, которые могли вместить десятки тысяч беженцев. Столько же людей могло найти себе убежище на военных судах. Эти суда должны были неожиданно напасть на сторожащих рейд римлян, прорваться, проложить сквозь ряды трирем и квинкверем дорогу себе и торговым судам, а потом, воспользовавшись замешательством, рассеяться в беспредельном просторе моря.
То же должны были проделать и массы народа на суше:
пробиться сквозь римские сухопутные войска, уйти в пустыни – туда, куда римляне не решатся за ними последовать.
И вот настал роковой час исполнения этого дерзкого плана. •
Во дворце Гермона закипела лихорадочная работа: рабы главы Совета Ста Четырех спешно укладывали в тяжелые сундуки все самое ценное из имущества своего господина.
Офир, которую сопровождала ее любимая молодая рабыня, сидела в покое Гермона, когда появился только что вернувшийся из последней схватки с римлянами Хирам.
– Пора в путь! – коротко сказал он хриплым голосом. – Адмиральский корабль ждет нас. Нельзя медлить ни минуты. Может быть, к утру римляне будут уже в стенах Карфагена, и тогда никому не будет спасения…
– Мы готовы, – глухо ответил Гермон.
– А ты, Офир?
– Я? Мое место с тобой. Я всюду пойду за тобой, хоть на смерть! – с пылом ответила девушка.
– Тогда в путь!
– Благородный Гермон! – прозвучал в это время взволнованный голос.
Гермон обернулся. Сквозь толпу суетящихся слуг пробился Фегор. В последнее время он, наравне с другими, принимал деятельное участие в защите Карфагена, и даже сам Хирам был вынужден признать, что шпион дрался, как замечательный воин.
– Чего тебе, Фегор? – спросил Гермон.
– Господин мой, честно ли с твоей стороны оставить своего слугу, когда римляне вот-вот ворвутся в стены Карфагена? Если ты рассчитываешь спастись на корабле, готовом принять даже твоих рабов, неужели для меня и моего имущества не найдется там уголка?
– Ты хочешь идти с нами? – удивился Хирам.
– Конечно! Не так ли, Фульвия?
Но раньше чем Хирам успел изъявить согласие принять на борт адмиральского судна Фегора с его имуществом, состоявшим в нескольких талантах, как Фульвия вскочила и, сверкая глазами, воскликнула.
– Я остаюсь в Карфагене!..
– Но это безумие, дитя мое! – сказал Гермон. – Идем с нами.
– Что ты будешь здесь делать? – вмешался Хирам. Офир обняла нежно молодую этруску и стала, лаская,
уговаривать ее не упорствовать в своем намерении. Но
Фульвия была непоколебима.
– Я остаюсь тут. Я разделю участь Карфагена. У меня нет отечества. Мне некуда идти. Я буду тосковать всюду! – твердила она.
– Фульвия! Но ты обещала стать моей женой! – в отчаянии закричал Фегор, хватаясь за голову. – Подумай, на что ты идешь?
– Я сдержу свое слово! – ответила этруска, сверкая глазами. – я стану твоей женой в Карфагене. Я поклялась и исполню клятвенное обещание. Если ты в самом деле любишь меня…
– Больше жизни!
– Тем лучше. Ты останешься со мною здесь. Ты будешь защищать меня. Этим ты докажешь мне свою любовь. Я не сделаю ни шагу отсюда.
Фегор метался, словно безумный. Уже рабы Гермона уносили имущество своего господина на адмиральское судно, готовое тронуться в путь, и Фегор боялся, что они не возьмут тех сундуков, в которых хранилось его «маленькое имущество». С другой стороны, он еще не терял надежды уговорить Фульвию бежать. Он решительно не понимал, что творится в душе девушки. Может быть, она любит Хирама… Но тогда почему же она не пользуется случаем бежать, чтобы жить возле любимого человека? Но она хочет остаться, притом остаться в стенах осажденного, готового сдаться или погибнуть города. Тут будет резня на улицах. Когда ворвутся римляне, каждый дом в Карфагене обратится в крепость, никто не будет просить пощады, ибо никто не будет щадить.
– Подумай, Фульвия, на что ты меня толкаешь! – вопил Фегор с искаженным лицом, хватая за руку Фульвию. – Бежим ради всех богов, бежим! Смотри, последние рабы уходят. Постойте, постойте, люди! Сейчас отнесете мои сундуки. Фульвия! Идем же!
Но Фульвия презрительно засмеялась.
– Я остаюсь тут, мой возлюбленный! – сказала она глухим, полным тоски голосом. – Мы отпразднуем нашу свадьбу тут, в Карфагене, где боги послали мне счастье увидеть тебя. Ты защитишь меня от всяких опасностей, а я отплачу тебе нежной и страстной любовью…
Фегор, побледнев как полотно, махнул рукой.
– Рабы, оставьте мои сундуки, – сказал он мрачно. – Моя госпожа, которой принадлежит моя жизнь, решила, и да сбудется воля ее. Я остаюсь.
Потом он обернулся к Фульвии:
– Ты видишь, исполняю твое желание. Но не закрываю глаза. Нет, я знаю, что будет. Я проклинаю и вместе благословляю тот день, когда увидел тебя. Проклинаю, потому что в тот день меня обрекли на гибель. Благословляю, потому что в тот день я впервые полюбил женщину, отдал ей душу, все свои помыслы. Я уже не тот Фегор, который смеялся над всем и над всеми, всех продавал и всех предавал. Ты взяла мою душу. Ты сделала из меня другого человека – и этим ты убила меня. Так пусть же, если так суждено, я погибну в стенах Карфагена рядом с тобой!
– Прощай, Офир! Будь счастлива! – крикнула, не отвечая Фегору, Фульвия, видя, что Офир готова покинуть дворец Гермона.
– Иди с нами, Фульвия! – донесся крик Хирама и Офир.
Но Фульвия отвернулась и молча села на скамью. Фегор стоял рядом с ней.
Задуманная Хирамом морская вылазка увенчалась частичным успехом.
Квинкверема, на которой нашли себе убежище Хирам, Сидон, Тала, нумидийцы Хирама, Гермон, Офир и некоторые близкие Гермону люди, удачно прорвалась сквозь флот римлян, уничтожив ударами грозного тарана несколько вставших на ее пути судов. За квинкверемой Хирама прорвалось еще несколько карфагенских судов. Но римляне скоро оправились, завязался отчаянный бой с другими покидавшими порт судами, и карфагенян погнали обратно в порт, куда следом ворвались римские суда.
Тут, в узком пространстве, где суда с трудом могли развернуться, началось беспощадное истребление последних морских сил Карфагена. К утру от карфагенского флота не уцелело ни единого корабля, кроме тех немногих, которые успели прорваться.
Хирам, видя, что его отчаянный план терпит неудачу, хотел вернуться в порт и погибнуть, сражаясь с врагами отчизны, но Гермон запротестовал.
– Над Карфагеном свершается суд небес! – сказал он. – Мы уйдем отсюда. Мы вернемся к родным берегам древней Финикии, откуда пришли сюда. Там мы попытаемся возродить Финикию, чтобы она отомстила римлянам за гибель Карфагена.
И легкое суденышко помчалось с безумной быстротой, навсегда покидая берега, где свершался последний акт беспримерной исторической драмы – гибели целого народа. Этот великий народ мог спасти ценой унижения и рабства свою жизнь. Но было еще одно условие: покинуть морские берега, отказаться от моря. И народ предпочел погибнуть.
На корме убегающей квинкверемы рядом стояли Хирам и Офир. Глаза молодой девушки были полны слез, мрачен и грозен был взор воина.
– Будь, проклят ты, гордый и беспощадный Рим! – произнес Хирам. – На этот раз ты торжествуешь. Ты истребляешь своих врагов, ты захватываешь все новые и новые края. Тебе все тесно в этом мире, тебе все мало побед. Но настанет день, когда тебя раздавит от тяжести награбленного. Твою кровь отравит смертельный яд, потому что с каждым новым варварским поступком своим ты пьешь частицы яда. За тех, кого погубил ты, придут неведомо откуда страшные мстители. В водах Тибра омоют свои копыта кони пришельцев. Стены Рима будут разрушены, его храмы осквернены, его святыни оскорблены, как сейчас ты, Рим, оскорбляешь святыни других. Будь ты трижды проклят, Рим! |
Главная