Приветствую Вас Гость | RSS
Пятница
29.03.2024, 13:30
Главная История России Регистрация Вход
Меню сайта

Категории раздела
РАСПУТИН [21]
Жизнь и деятельность Г. Распутина.
Сто сталинских соколов [40]
Федор Яковлевич Фалалеев
История Руси [76]
страна и население древней руси после начала государства
Повесть Временных лет [56]
"Повесть временных лет" - наиболее ранний из дошедших до нас летописных сводов.
Россия (СССР) в войнах второй половины XX века [74]
Полный сборник платформ всех русских политических партий [56]
Манифестом 17-го октября положено основание развитию русской жизни на новых началах
Ближний круг Сталина [88]
Соратники вождя
Величайшие тайны истории [103]
Хроники мусульманских государств [79]
Дворцовые секреты [144]
Война в Средние века [52]
Хронография [50]
Тайная жизнь Александра I [89]
“Пятая колонна” Гитлера [34]
Великие Россияне [103]
Победы и беды России [39]
Зигзаг истории [33]
Немного фактов [64]
Русь
От Екатерины I до Екатерины II [75]
Гибель Карфагена [47]
Спартак [93]
О самом крупном в истории восстании рабов.

Популярное
Вторжение лангобардов 568 г.
Четыре стихии
Обаяние прошлого справочная таблица
Хиджра. 622 г.
ГЕНЕРАЛА ОТ КАВАЛЕРИИ М. И. ПЛАТОВА М. И. КУТУЗОВУ
Мидийское царство при Астиаге футболка
Анк Марций – четвертый римский царь

Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Форма входа


Главная » Статьи » Спартак

Спартак в Лукании. Птицелов, попавший в сеть

 Ты должна, наконец, высказаться, Мирца, должна открыть мне печальную тайну, которую так упорно скрываешь от меня два года. О, Мирца! Если в тебе есть хоть капля жалости ко мне, если ты также благородна и великодушна, как красива, ты откроешь мне сегодня эту тайну. Пойми же, что я люблю тебя, Мирца, всеми силами души! Так говорил Арторикс, спустя двадцать дней после похорон Крикса, стоя у входа в палатку Спартака. 
Лагерь гладиаторов находился в это время в Лукании и, благодаря новому наплыву рабов, пехота Спартака увеличилась до семидесяти двух тысяч. Против них, по слухам, двигался Красе с семьюдесятью восемью тысячами римлян. Мирца, которой Арторикс преградил выход из палатки, была в плотно облегавшей ее стан, доходившей почти до колен стальной кольчуге, сверкавшей как серебро; на ногах ее были железные поножи, правую руку покрывал железный наручник, а в левой она держала небольшой, круглый, бронзовый щит; у изящного пояска висел маленький меч, а на голове был серебряный шлем с коротеньким нашлемником.
 Это вооружение, во всех мелочах похожее на вооружение Эвтибиды, заказал ей брат, когда они стояли лагерем близ Равенны. — Что это значит? Арторикс! — сказала она с упреком в ответ на излияния юноши. — Как что? Разве я не сказал тебе? — возразил нежным голосом галл, с обожанием смотря на девушку. — Я тебе не противен — я это знаю. Ты не любишь никого другого — в этом ты мне клялась тысячу раз. Почему же, почему ты так упорно отказываешься отвечать на мою пламенную любовь? — А ты, — возразила взволнованным голосом девушка, — а ты зачем приходишь искушать меня? Зачем подвергаешь меня такой пытке?
 Я не могу, не могу быть твоей и никогда не буду… — Я хочу знать причину! — воскликнул Арторикс, побледнев еще сильнее. — Ведь имеет же право человек знать, почему вместо того, чтобы быть на вершине счастья, он обречен на падение в бездну отчаяния. Слова Арторикса исходили из сердца; в них было столько чувства и такая сила, что Мирца почувствовала себя побежденной, сломленной, очарованной. Ее глаза засияли любовью…
 Она смотрела на юношу с искренним выражением любви. Оба, дрожа всем телом и устремив взоры друг на друга, стояли безмолвно, неподвижно в течение нескольких минут. Арторикс первый нарушил молчание: — Мирца… Я не трус… Ты знаешь это… В бою я всегда в первых рядах и отступаю в числе последних. В опасностях я не дорожу жизнью.., однако ты видишь, я плачу теперь, как мальчик. О моя обожаемая, моя возлюбленная! 
Скажи мне, что ты меня любишь. Приласкай меня своим божественным взглядом… Позволь, чтобы перед моими глазами всегда сверкал этот луч счастья. Арторикс поднес руку Мирцы к губам и стал покрывать ее жаркими поцелуями, а она, дрожа всем телом, шептала: — Оставь меня, Арторикс.., уходи… Если бы ты знал, какое горе.., причиняют мне твои слова.., если бы знал, какое мучение… — Но если были обманчивы твои нежные взгляды.., так скажи мне это.., будь смелой.., скажи мне: «Тщетны, Арторикс, твои надежды, я люблю другого…» — Нет.., я не люблю, я никогда не любила, — сказала порывисто девушка, — и никогда не полюблю никого, кроме тебя! — Ax!.. — воскликнул в невыразимой радости Арторикс. — Любим тобою!.
. Могут ли боги испытывать такую радость, как я! — Ах, боги! — сказала она, освобождаясь из объятий юноши, — Боги не только испытывают радости, но и опьяняются ими.., в то время как мы осуждены любить друг друга втайне, не смея никогда излить в поцелуях пыл нашей любви… — Но кто, кто нам запрещает это? — Не ищи того, кто нам запрещает это, — возразила печальным голосом девушка, — не старайся узнать его… Судьба не хочет, чтобы мы были соединены… Это тяжкая.., это жестокая.., но непреодолимая судьба… Оставь меня.., уходи.., и не добивайся большего. Она разразилась горькими рыданиями. Арторикс, растерявшись, старался ее утешить, хотел целовать ее руки. Она, оттолкнув его нежно и в то же время решительно, сказала: — Беги от меня, Арторикс, если ты честный и благородный человек, беги от меня! Подняв глаза, она увидела проходившую мимо Цетул, нумидийскую рабыню. Эта девушка прибежала в лагерь гладиаторов из Тарентума двадцать дней назад, в день, когда ее госпожа, за нескромную болтовню, приказала отрезать ей язык. Увидев ее, Мирца позвала: — Цетул! Цетул! И сказала юноше: — Вот она идет сюда… Надеюсь, Арторикс, что хоть теперь ты уйдешь. Галл взял ее руку и прижал к губам. — И все-таки ты должна будешь открыть мне эту тайну. — Никогда! В эту минуту Цетул подошла к палатке Спартака, и Арторикс, охваченный сладостными чувствами и печальными мыслями, медленными шагами удалился с претория. — Хочешь, пойдем принесем в жертву Марсу Луканскому эту овечку? — сказала Мирца нумидийке, показывая на белую овечку, привязанную веревкой к столбу палатки. Несчастная рабыня, лишенная языка своей бесчеловечной госпожой, кивнула в знак согласия головой. Скоро обе девушки вышли из лагеря через Декуманские ворота, выходившие на реку Акрис. На расстоянии мили от лагеря они поднялись на небольшой холм, где находился храм, посвященный Марсу Луканскому. Здесь, согласно греческому обряду, Мирца принесла овечку в жертву богу войны, призывая его милость на гладиаторское войско. Пока Мирца находилась в храме, Спартак примчался из разведки, в которую он выехал утром; он наткнулся на неприятельский патруль, захватил в плен семерых римлян и узнал от них, что Красе со всей армией движется на Грументум. Спустя два дня, в полдень, претор явился со своим войском и выстроил его в боевом порядке перед гладиаторами. С обеих сторон прогремели сигналы. 
Войска сошлись, и началась страшная схватка. Свыше четырех часов длился бой; обе стороны сражались с одинаковой храбростью и одинаковым пылом, но к заходу солнца левое крыло восставших, руководимое Арториксом, начало подаваться, так как многие новички-солдаты, находившиеся в гладиаторских легионах, не имели достаточного опыта, чтобы оказать сопротивление натиску римлян. Несмотря на чудеса храбрости, проявленные Арториксом, который, будучи ранен в грудь и в голову, бился, как лев, легионы продолжали отступать в большом беспорядке. Взбешенный, примчался сюда Спартак и громовым голосом закричал: — Неужели поражения, которые вы наносили римлянам, превратили их в отважных львов, а вас в трусливых кроликов? Остановитесь, во имя Марса Гиперборейского! Сражайтесь рядом со мной! Покажите себя героями, и мы на этот раз так же обратим их в бегство, как всегда! 
Швырнув щит в наступавших врагов и взяв в левую руку меч одного убитого гладиатора, он бросился на римлян с двумя мечами, как это делалось в гладиаторских школах. Он так быстро описывал ими круги, наносил удары с такой силой, что очень скоро тела легионеров усыпали землю; римляне были приведены в расстройство и стали отступать Видя это, гладиаторы воспрянули духом и с новым пылом бросились в бой. Но в это время центр гладиаторского войска, против которого были направлены все усилия Красса, который лично командовал легионом, составленным исключительно из ветеранов Марии и Суллы, не будучи в силах сопротивляться страшному натиску, пришел в расстройство, заколебался и начал отступать. 
Спартак бросился к кавалерии, стоявшей в резерве как раз позади центра, выстроил ее в двенадцать рядов и образовал вторую боевую линию; в промежутки этой линии могли уйти в лагерь приведенные в расстройство легионы. Но эти распоряжения не в силах были помешать беспорядочному отступлению с огромными потерями легионов центра и левого фланга. Только правый фланг, твердо руководимый Граником, отходил с боем. Чтобы задержать натиск победителей, кавалерия, под командой самого Спартака, с такой яростью обрушилась на римские когорты, что они должны были остановиться и построиться в круги, каре и треугольники, чтобы не быть изрубленными вконец гладиаторской конницей; и все-таки потери римлян вследствие этой конной атаки были огромны. Красе хотел ввести в дело свою кавалерию, но ему помешала наступившая ночь. Обе стороны протрубили отбой, и армии отступили на свои стоянки. 
Сражение окончилось. Римляне потеряли пять тысяч, а гладиаторы — восемь тысяч человек и тысячу двести пленными. Ночью Спартак потихоньку выступил из Грументума. Он решил через землю бруттов пробраться в Консенцию. В Пандузии его нагнал гонец Красса. Отказавшись раньше от обмена ста пленных римлян на Эвтибиду, Красе теперь предлагал обменять тысячу двести гладиаторов, взятых им в плен при Грументуме, на эту сотню патрициев. Спартак, посоветовавшись с Граником и с начальниками легионов, согласился на обмен, и было договорено с послом, что взаимная передача состоится через три дня в Росциануме. Когда гонец Красса уехал, Спартак подумал, и не без основания, что римский полководец сделал это предложение в надежде задержать передвижение гладиаторов и выиграть таким образом упущенное время.
 Поэтому он решил послать в Росцианум тысячу двести кавалеристов с двумя тысячами четырьмястами коней, и с сотней пленных римлян. Мамилий, который должен был руководить этим делом, получил строжайший приказ: сдать сотню римлян, лишь получив тысячу двести гладиаторов, посадить их сейчас же на запасных лошадей и скакать в Темезу, куда он, Спартак, придет с войском через четыре дня. При малейшем признаке измены или обмана со стороны римлян изрубить эту сотню патрицианских отпрысков и возвращаться к армии, предоставив пленных гладиаторов их участи. По пути из Пандузии в Темезу Спартак наткнулся на вооруженный отряд. То были пять тысяч рабов, собранных и кое-как обученных Каем Ганником. Ганник раскаялся в зле, которое он причинил Спартаку, и теперь привел подкрепление восставшим для того, чтобы таким почетным образом загладить прошлое. Он клялся, что будет теперь соблюдать дисциплину. Спартак по-братски принял самнита и его солдат; начальником одного из легионов снова был назначен Ганник. Через пять дней после этого вернулся Мамилий с тысячью двумястами вырученных из римского плена. Спартак в присутствии всего войска обратился к ним с речью, полной упреков, сказав, что не всегда найдутся в лагере сто пленных римских патрициев, чтобы своей жизнью спасти гладиаторов, которые сдаются неприятелю живыми, что без этой счастливой случайности все они в этот момент висели бы на деревьях вдоль дорог и кормили воронов и коршунов апеннинских лесов. Он говорил, что лучше пасть, сражаясь в бою, чем попасть в руки неприятеля и быть позорно повешенным. Красе опоздал с прибытием в Темезу больше чем на двадцать дней. За это время он беспрерывно получал подкрепления из Лукании, Апулии, Мессапии и Япигии. Теперь у него была армия почти в сто тысяч человек. Между тем фракиец вступил в переговоры с киликийскими пиратами, которые крейсировали в это время у берегов Тирренского моря: он спрашивал, не перевезут ли они его войско в Сицилию, обещая им за эту услугу тридцать талантов; это была вся казна гладиаторов, хотя им и приписывались великие грабежи. Но пираты, согласившись на предложение Спартака и даже получив от Граника, который вел эти переговоры, десять талантов в задаток, в ночь накануне посадки гладиаторов, вероятно устрашенные мыслью о мести со стороны римлян, тайком ушли из Темезы. В то время как гладиаторы смотрели из своего лагеря на паруса пиратских кораблей, удалявшихся от берега, манипула разведчиков примчалась в лагерь с сообщением о приближении Марка Красса. Гладиаторы поспешили к оружию и выстроились в боевую линию. Прежде чем легионы неприятеля построились для сражения, первая линия войска Спартака, составленная из шести первых легионов, яростно напала на римлян, внеся в их ряды сильнейшее расстройство. Во второй линии фракиец расположил четыре легиона, а по краям правого и левого крыла поместил по четыре тысячи кавалеристов. Два легиона оставались в Темезе, куда Спартак, в случае поражения, решил укрыться со всем своим войском и выждать там благоприятного момента для реванша Вероятно, он уже обдумывал способ, при помощи которого он мог выйти из затруднительного положения. Прежде чем повести войско в бой, Спартак предупредил начальников шести легионов, из которых состояла первая линия, что в случае, если они будут вынуждены отступить, пусть отступают за вторую линию. Несколько часов продолжалась схватка. В час пополудни Красе ввел свежие силы и растянул свою боевую линию вправо и влево. Тогда Граник, командовавший боем, дал приказ к отступлению, чтобы не быть обойденным с флангов; это отступление благодаря вниманию и энергии командиров произошло очень быстро и с самым ничтожным расстройством рядов: через интервалы во второй линии первая линия прошла в тыл. Поэтому, когда римские легионеры бросились преследовать гладиаторов, они их сочли бежавшими, им пришлось столкнуться с линией свежих войск, обрушившихся на них с бешеным натиском и принудивших их отступить с тяжелыми потерями. Марк Красе был вынужден трубить отбой, двинуть другие легионы и начать новое и еще более упорное сражение. Введя еще два легиона, один — с своего правого фланга, а другой — с левого, он рассчитывал, что обойдет гладиаторский фронт, но кавалерия Спартака, выступив с того и другого фланга, совершенно разрушила замыслы римского полководца. Тем временем Граник собрал и вновь выстроил в боевой порядок шесть первых легионов и когда Красе приказал двинуться своей кавалерии, Спартак мог отступить в полном порядке за линию, руководимую Граником, которая снова оказалась готовой к сражению с римскими легионами. Таким образом, сражаясь и отступая двумя линиями попеременно, гладиаторы отошли к вечеру под стены Темезы, так что Марк Красе не мог извлечь никакого преимущества из численного превосходства своих легионов. Ему не осталось ничего другого, как трубить отбой. Остановившись у подошвы холмов, окружающих Темезу, он сказал своему квестору Скрофе: — Презренный гладиатор, подлый гладиатор, называй его как хочешь… Но надо признать, что у этого проклятого Спартака все качества великого полководца. — Скажи прямо, — ответил с болью в душе Скрофа, — что Спартак — мужественный, проницательный, безусловно превосходный полководец. Таким образом закончилось это сражение, длившееся свыше семи часов. Гладиаторы потеряли шесть тысяч убитыми, а римляне — семь. Это не помешало Крассу, ввиду того, что Спартак отступил и укрылся в Темезе, объявить себя победителем. Он написал Сенату, что надеется закончить войну в двадцать-тридцать дней, что гладиатор заперт и спастись ему не удастся. Спартак, еще раньше окопавший стены города широкими рвами, был настороже и принимал все необходимые меры обороны. Но втайне он обдумывал план, с помощью которого собирался вырваться из тисков. Он строго-настрого запретил жителям выходить под каким-либо предлогом из города, ворота и стены которого постоянно охранялись гладиаторами. Это распоряжение очень испугало жителей Темезы; они уже предвидели все опасности и невзгоды длительной осады; им уже рисовались все ужасы голода. Спартак воспользовался их страхом и заявил городским властям, что у них есть только один способ избавиться от ужасов осады и голода: как можно скорее собрать все имеющиеся у них корабли, рыбацкие барки, лодки, шлюпки и прочие суда и послать к нему, сколько есть в городе, мастеров, умеющих строить лодки и барки, снабдив их строительным лесом для того, чтобы соорудить небольшой флот, который перевезет войска в Сицилию. Жители Темезы согласились на это, и вскоре на берегу моря сотни рабочих совместно с тысячами гладиаторов дружно принялись за постройку флота небольших, но многочисленных судов. Не подозревая о новых планах гладиаторов, Красе отправил гонцов в Фурии, Метапонтум, Гераклию, Тарентум и Брундизиум, с требованием немедленной присылки осадных орудий в большом количестве. Он понимал, что без таранов, катапульт и баллист война затянулась бы надолго. * * * * * * Через несколько дней после сражения под Темезой Эвтибида одиноко бродила по римскому лагерю. Вдруг ей пришла в голову мысль посетить окрестности города и пробраться, насколько возможно, ближе к вражеским аванпостам; ей хотелось узнать, нет ли какого-нибудь доступа к стенам и нельзя ли попытаться неожиданно проникнуть в город. Приказав двум рабыням, купленным ею в Тарентуме, приготовить мазь каштанового цвета, она натерла ею руки, лицо и шею; это сделало ее неузнаваемой и совершенно похожей на эфиопку. Затем, надев платье рабыни и собрав свои рыжие волосы под широкую темную повязку, она за несколько часов до рассвета вышла из лагеря с глиняным кувшином на руке. Эвтибида направилась к холму, на вершине которого подымалась стена Темезы. На склоне его находился источник. Мнимая эфиопка осторожно пробиралась в темноте и, очутившись по соседству с источником, услышала тихое шушуканье и шум от ударов нескольких мечей о щиты. Она поняла, что на страже у этого источника, очевидно, стояла когорта гладиаторов. Тогда, потихоньку повернув налево, она пошла вдоль холма, чтобы ознакомиться с местностью. Пройдя около полумили, Эвтибида заметила, что среди темной массы деревьев возвышается какое-то здание. Она всмотрелась и увидела храм. На миг она остановилась в раздумьи, а затем с решительным видом быстро направилась к этому храму, который, отстоя на значительном расстоянии от городских стен, не мог, по ее мнению, быть занят гладиаторами. Здание храма было небольшое, но очень изящное, целиком мраморное, дорического стиля. Эвтибида поняла, что этот храм, посвященный Геркулесу Оливариго, не охраняется гладиаторами, и она решила войти в него. Храм был пуст, и Эвтибида собиралась уже уйти, как вдруг увидела старика в одеянии жреца; весь погруженный в свои мысли, он стоял возле жертвенника, перед которым возвышалась великолепная мраморная статуя Геркулеса с палицей на оливкового дерева. Гречанка подошла к жрецу, сказала ему на ломаном латинском языке, что она хотела набрать в свой кувшин воды из водоема в храме, и сообщила, что она — рабыня одного местного земледельца, укрывшегося при приближении воюющих в соседней долине, где совершенно нет питьевой воды. Жрец проводил Эвтибиду к водоему и завел с ней разговор о печальных последствиях этой войны, особенно печальных потому, что пришла в упадок религия — единственный источник процветания народов. Он говорил, что благочестие и поклонение богам всегда были отличительной чертой древних италийцев, к которым поэтому боги были всегда щедры, дарили им свое расположение и покровительство; что теперь распространяются эпикуреизм, пренебрежение к культам богов и насмешки над жрецами и за такое нечестие оскорбленные боги налагают тяжкую и заслуженную кару; все мятежи и войны последних лег, повергнувшие в горе Италию, были очевидным проявлением небесного гнева. Особенно жаловался старик на печальные последствия осады и запрещения выхода из Темезы: никто не приходил приносить жертвы богу, никто, даже если бы хотел, не мог приносить положенную десятину и дары. Понятно, почему все это огорчало доброго старика: ведь каждое жертвоприношение Геркулесу оканчивалось пирушкой, а жертвы и дары переходили к жрецам. Словом, тогдашний жрец, как и служители культа всех эпох, всех религий, всех народов, судил о религиозном пыле отупевших и обманутых людей по количеству и качеству приносимых в храм даров. — Вот уже двадцать дней, как никто больше не заглядывает в храм Геркулеса Оливария, столь почитаемый во всей области луканов и бруццов, — говорил, вздыхая, жрец. — Хорошо, я скажу своему хозяину, чтобы он, ради неприкосновенности дома и имения, пришел принести жертвы или по крайней мере прислал дары великому Геркулесу Оливарию, — сказала с видом тупого и глубокого убеждения рабыня, коверкая латинскую речь. — Да защитит тебя Геркулес, добрая девушка, — ответил жрец и тотчас же добавил: — Набожность чаще всего живет в сердцах женщин. Я только что сказал тебе, что за двадцать дней никто не приходил приносить жертвы нашему богу. Это не совсем верно, так как два раза сюда приходила для жертвоприношения одна девушка из войска гладиаторов, благочестивая и набожная девушка. Глаза Эвтибиды засверкали радостью, дрожь пробежала по всему се телу. — А! — сказала она, стараясь преодолеть волнение. — Ты сказал, что одна девушка приходила из вражеского лагеря?.. — Да, девушка, которая носит вооружение и на поясе меч, и оба раза ее сопровождала негритянка, как ты.., но немая, бедняжка, — ее госпожа приказала отрезать ей язык. Эвтибида притворно содрогнулась от ужаса и после недолгого раздумья сказала, представляясь простой и добродушной: — Вот даже у врагов.., и то есть почтение к всевышним богам… Да, завтра.., я снова приду сюда.., до рассвета.., так как я боюсь гладиаторов.., и если не сумею убедить хозяина прислать дары непобедимому Геркулесу Оливарию, я принесу сюда свою скромную лепту. Жрец похвалил ее за благочестивые чувства, обещал ей покровительство Геркулеса, а на прощанье показал тропинку, по которой легче было спускаться и подниматься незаметно. Радость вероломной гречанки была неописуема — она нашла союзника гораздо лучшего, чем могла надеяться. Продажность и жадность жреца были очевидны: его легко можно было подкупить, и с его помощью, вероятно, удалось бы найти какой-нибудь тайный подступ к стенам. Во всяком случае — и это было именно то, что заставляло сильнее биться ее сердце, — благодаря этому жрецу она причинит Спартаку смертельное горе: убьет его сестру. Следующей ночью гречанка снова вышла из лагеря, захватив с собой молодого ягненка, двух молочных поросят и четырех белоснежных голубей; по тропинке, указанной ей жрецом, она поднялась к храму Геркулеса. Жрец открыл дверь храма и принял дары бедной рабыни. Продолжая в течение следующих пяти-шести дней свои прогулки к храму Геркулеса, Эвтибида ловко прощупывала душу Аия Стендидия (так звали жреца) и подготовляла его к тем предложениям, которые она решила ему сделать. Наконец она призналась ему, что она вовсе не рабыня, что она служит у римлян, что Красе щедро вознаградит за услуги и его и остальных жрецов. А требуется от них, чтобы они указали место в стене, где можно было бы произвести неожиданное нападение на город. Жрец, уже подготовленный к такой беседе, сначала притворился изумленным. — Так ты не эфиопка-рабыня? Гречанка.., преданная интересам римлян? Ловко же ты притворялась! — Это была военная хитрость… — Я не обвиняю тебя. Всевышние боги защищают дело римлян, справедливо прославленных за их благочестие. Жрецы Геркулеса должны быть на стороне римлян, преданнейших почитателей нашего бога, в честь которого они в своих городах воздвигли шесть великолепных храмов. — Значит, ты поможешь планам Красса? — спросила гречанка, сверкая глазами от радости. — Постараюсь, сколько могу.., чем только могу… — ответил жрец. Они быстро пришли к соглашению. Жрец сказал, что хотя он подвергается большим опасностям при попытке войти в город, но тем не менее пойдет туда под каким-либо благовидным предлогом; он надеялся на поддержку со стороны Мирцы: как только та придет в храм, он вместе с ней пойдет в город. Он добавил, что знает тропинку, которая ведет через обрывистые и крутые склоны к одному месту, где стены почти разрушены и откуда, даже если бы это место было сильно укреплено гладиаторами, нетрудно ворваться в город. Эвтибида обещала жрецу десять талантов в счет большого вознаграждения, которое он получит от Красса, когда дело будет сделано. На следующую ночь, сняв с немалым трудом с лица каштановую краску, Эвтибида оделась в военный костюм, отправилась в храм Геркулеса, но не нашла Аия Стендидия в храме; от других жрецов она узнала, что Мирца накануне приходила принести жертвы Геркулесу, и Аий Стендидий ушел с ней в город. С сердцем, трепещущим и колеблющимся между надеждой и страхом, ждала Эвтибида целый день, спрятавшись в храме, возвращения жреца. Он пришел к вечеру и рассказал, что место, где стена была разрушена, заново восстановлено Спартаком, который, как предусмотрительный полководец, уже давно обследовал все стены и укрепил слабые места. Эвтибида была очень огорчена сообщением жреца. Она бесилась и проклинала предусмотрительность Спартака. Погрузившись надолго в свои мысли, она наконец спросила жреца: — А Мирца, сестра гладиатора, когда она придет снова в этот храм? — Но.., я не знаю… — ответил нерешительно жрец, — вероятно.., она придет послезавтра.., в день антимахий — праздника в честь Геркулеса, во время которого в память о бегстве его в женской одежде с острова Коса обычно приносятся в жертву нашему богу женские платья. Сестра фракийца сказала мне, что она намерена придти послезавтра в храм, чтобы совершить такое жертвоприношение с целью испросить покровительство бога оружию восставших рабов и в особенности своему брату! — А! Юпитер, ты справедлив! Справедлив и ты. Геркулес! Справедливы все боги Олимпа! — подняв глаза к небу с выражением жестокой радости, воскликнула гречанка. — Я отомщу страшнее, чем мстила ему до сих пор. Это будет настоящая кровавая месть! — О какой мести говоришь ты? — спросил с удивлением жрец. — Ты знаешь, что боги не одобряют и не покровительствуют мести… — Да, но если эта месть вызвана тяжким оскорблением, если такое оскорбление нанесено без всякого основания… О, тогда, наверно, даже боги неба, не только боги ада, одобряют месть и помогают ей, — сказала Эвтибида. Она сняла с плеч толстую золотую цепь, к которой был привешен ее маленький меч с рукояткой, усыпанной драгоценными камнями, и подала все это Стендидию. — Не правда ли, Стендидий? — прибавила она в то время как жрец жадными взорами окидывал полученный дар, — не правда ли, справедливая месть угодна и небесным богам? — Конечно.., когда она справедлива.., когда обида была несправедлива, — ответил тот, — и потом разве месть не была названа радостью богов? Эвтибида сняла с головы серебряный шлем, обвитый сверху маленькой золотой змейкой с двумя огромными рубинами вместо глаз, и протянула его жрецу. Пока жрец, жадно сверкая глазами, разглядывал новые драгоценные дары, она продолжала: — Непобедимому Геркулесу подношу я эти ничтожные вещи, а завтра принесу еще десять талантов… Непобедимому Геркулесу, — и она сильно подчеркнула последние два слова, — для того, чтобы ты помог мне осуществить мою месть. — Клянусь Кастором и Поллуксом! — воскликнул жрец. — Раз она справедлива.., конечно, надо, чтобы я тебе помог! Клянусь скипетром Прозерпины! — Ты должен спрятать здесь завтра ночью двух храбрых и верных воинов. — Здесь?.. В храме?.. Осквернить священное место божественного Геркулеса?.. Подвергнуться риску быть повешенным гладиаторами, если они случайно найдут здесь твоих двух воинов? — сказал, отступив на два шага, жрец. — Но ведь ты только что обещал помочь мне в моей мести, — сказала Эвтибида. — Ну, я.., не могу допустить, чтобы та.., чтобы Мирца.., была убита.., когда придет в храм моего бога… Ведь не в этом призвание жреца… Если бы дело шло о том, чтобы захватить ее как пленницу.., и отдать ее тебе… Зеленые сверкающие глаза Эвтибиды вспыхнули мрачным блеском, загадочная улыбка появилась на ее губах. — Да, да! — закричала она. — Пленницей.., в моих руках… Так как я.., я сама хочу убить ее, если Спартак не придет отдать мне себя взамен сестры! — Что ты сделаешь с ней.., я не хочу знать… Я только хочу знать, что моя рука не принимает участия в кровавом преступлении.., что я не участвую в убийстве, — сказал лицемерно жрец. — Я покажу твоим верным воинам место где они должны будут спрятаться.., совсем недалеко отсюда.., у самой дороги.., в роще, которая будто нарочно для этого создана! — Не сможет ли она убежать оттуда? — Но раз я Тебе говорю, что роща будто нарочно посажена, чтобы поймать дроздов в ловушку… — Ну, хорошо.., пусть будет так, как ты хочешь… И пусть успокоится твоя совесть, — сказала с тонкой иронией девушка и тут же добавила: — Мне пришла в голову прекрасная мысль. — А именно? — Чтобы ты, не сообщая об этом своим двум товарищам-жрецам, со мною вместе сошел в долину и сел за стол.., за роскошный стол.., которым я в твоем лице хочу почтить не только жреца Геркулеса Оливария, но и честного человека и настоящего гражданина. — Клянусь богами! — воскликнул жрец, притворяясь негодующим. — Ты, значит, не доверяешь мне? — Нет, я не тебе не доверяю.., а угрызениям нечистой совести. — Но я не знаю, следует ли… — Нужно ли тебе идти со мной?!. Да. Мне необходимо, чтобы ты помог мне принести сюда пятнадцать условленных талантов… Кажется, я раньше сказала десять? — Пятнадцать, пятнадцать ты сказала! — поспешно подхватил жрец. — Во всяком случае, если я даже сказала десять.., то это была ошибка.., так как я ради моей мести приношу богу пятнадцать талантов! Так пойдем вместе, честный Стендидий, ты будешь доволен сегодняшним днем! Жрец спрятал в укромном месте шлем и меч Эвтибиды и пошел с ней в лагерь римлян. Марк Красе теперь слишком доверял гречанке, чтобы не позволять ей совершенно свободно уходить и приходить в лагерь, одной или с кем-либо по ее желанию. В лагере Эвтибида устроила Стендидию роскошный пир, и тот утопил в восьми или десяти чашах превосходного вина горе, причиненное ему недоверием куртизанки. Тем временем последняя позвала к себе своего верного Ксенократа и переговорила с ним о чем-то вполголоса. Около полуночи Эвтибида, надев на голову стальной шлем и перекинув через правое плечо ремень, на котором висел небольшой острый меч, вышла из лагеря в сопровождении жреца, который не особенно твердо держался на ногах, так как был сильно пьян. В нескольких шагах позади Эвтибиды и Аия Стендидия следовали в полном вооружении два раба-каппадокийца, принадлежавшие Марку Лицинию Крассу. Пока они двигаются по направлению к храму Геркулеса Оливария, заглянем на время в Темезу, где Спартак уже три дня как заготовил многочисленную флотилию. Он ждал темной ночи, чтобы перевезти пятнадцать тысяч гладиаторов, так как множество собранных судов не могло поднять большего числа людей. Как только зашло солнце, которое весь день было скрыто за серыми и черными тучами, все сгущавшимися на небе, Спартак велел трем легионам, стоявшим лагерем на берегу, тихо собрать палатки и спуститься на суда; затем, дав Гранику все необходимые инструкции, он, едва настал час первого факела, приказал отплыть. Гладиаторская флотилия, взяв курс в открытое море, в глубокой тишине вышла из Темезы. Однако ветер — сильный сирокко — дул с берегов Африки и, несмотря на геркулесовские усилия мореплавателей, не позволял им взять курс на Сицилию. Бешено работая веслами, гладиаторы продвинулись на несколько миль вперед, но после часа пения петухов, так как море стало еще более бурным, Граник пристал к берегу и велел пятнадцати тысячам восставших спуститься на пустынный берег близ Никотеры. Оттуда он немедленно повел их в горы и послал к Спартаку легкое суденышко с центурионом я десятью солдатами для сообщения о случившемся. Между тем оба каппадокийца, подойдя к храму Геркулеса Оливария с жрецом и Эвтибидой, были оставлены в дубовой роще, находившейся у края дороги, ведущей из города в храм. На небольшом расстоянии от этой рощи стояла вилла, в которой помещался аванпост гладиаторов. Оба каппадокийца слышали по временам, когда в их сторону неслись порывы бешено дувшего ветра, шум шагов и тихий разговор. — Значит, Эрцидан, нужно сделать все, — говорил шепотом на родном языке один из рабов другому, — чтобы взять эту молодую амазонку живьем. — Сделаем, Аскубари, — ответил Эрцидан, — если только сумеем… — Я это тоже говорил.., если сумеем. — Потому что, сказать откровенно, когда я увижу, что она собирается защищаться мечом или кинжалом, я убью ее двумя ударами; тем более, что если мы слышим отсюда тихий шепот гладиаторов, то они, наверно, услышат крик, который поднимет эта плакса. — Конечно они услышат, бросятся на нас, и мы погибнем — Ты прав, клянусь Юпитером!., это начинает меня беспокоить. Оба каппадокийца замолчали, погрузившись в тяжелые размышления. Вдруг среди шелеста листьев, вызванного ветром, они очень ясно услыхали шум шагов между кустарниками. — Кто там? — опросил приглушенным голосом Аскубари, вынимая из ножен меч. — Кто там? — повторил Эрцидан, подражая своему товарищу. — Молчите! — произнес женский голос. — Это я… Эвтибида… Я обхожу окрестности… Не заботьтесь о том, что происходит позади вас, наблюдайте за дорогой. — И гречанка скрылась в кустарниках. Аскубари и Эрцидан долго молчали; наконец первый сказал очень тихо, обращаясь ко второму: — Эрцидан! — Ну! — Надо сообразить, как нам выйти с честью из этого дела, чтобы сохранить в целости свои шкуры. — Очень хорошо! И ты нашел способ? — Кажется. — Ну-ка — Когда маленькая амазонка приблизится, ты и я тихонько возьмем наши луки и в двенадцати или пятнадцати шагах пустим в нее две хороших стрелы, одну — в шею, другую — в сердце… Я ручаюсь, что она тогда не будет в состоянии кричать. Что ты скажешь? — Браво, Аскубари Это недурно. А той, другой, мы скажем, что она попыталась сопротивляться. — Превосходно! — Так решено? Решено. И оба каппадокийца, приготовив луки, стояли неподвижно и молча, прислушиваясь к малейшему шуму. Между тем Эвтибида в беспокойстве блуждала вокруг и в страстном нетерпении ожидала наступления рассвета Часы казались ей вечностью. Много раз доходила она до конца рощи, чуть не к самому аванпосту гладиаторов, и возвращалась обратно Наконец она заметила, что сирокко, бушевавший всю ночь, понемногу совершенно затих. Поглядев на край горизонта, на вершины Апеннинских гор, и заметив, что сгустившиеся там тучи начали слабо окрашиваться в бледно-оранжевый цвет, она глубоко удовлетворенно вздохнула, поняв, что это были первые признаки рассвета. Тогда она еще раз прошла на дорогу, ведущую к вилле, и осторожно двинулась к аванпосту. Но едва она сделала двести шагов, как приглушенный, грозный голос остановил ее словами: — Кто там? Это был патруль гладиаторов, который вышел до рассвета из аванпоста осмотреть окрестности. Эвтибида не ответила ничего. Повернувшись спиной к патрулю она быстро побежала в сторону рощи. Патруль, не получив ответа, погнался за нею Очень скоро бегущая и преследователи приблизились к роще, на краю которой с натянутыми луками стояли, спрятавшись, оба каппадокийца. — Слышишь шум шагов — спросил Аскубари у Эрцидана. — Слышу. — Так будь готов — Я готов. Первые проблески зари начали рассеивать густой ночной мрак, и поэтому оба раба могли заметить маленького воина, быстро к ним приближавшегося, не различая, однако, его лица. — Это она… — сказал едва внятным голосом Аскубари своему товарищу. — Да, на ней панцирная туника.., шлем.., и она такого маленького роста, что несомненно, это — женщина. — Это она... это она… И оба каппадокийца, прицелившись, одновременно спустили тетиву луков. Две стрелы полетели со свистом: одна вонзилась в шею, а другая, пробив серебряный панцирь, в грудь… Эвтибиды. Раздался долгий, пронзительный крик. Аскубари и Эрцидан тотчас же услышали топот многих бегущих ног. Громкий голос воскликнул: — К оружию! Оба каппадокийца стремглав побежали по направлению к римскому лагерю, а патруль — декан и четыре гладиатора остановились у тела Эвтибиды, которая глухо стонала, отчаянно хрипела, но не могла выговорить ни слова. Гладиаторы, положив Эвтибиду на краю дороги и прислонив ее спиной к стволу дуба, сняли с ее головы шлем. Увидев распустившиеся по плечам умирающей рыжие густые волосы, они воскликнули в один голос: — Женщина! Наклонившись, чтобы разглядеть ее лицо, уже все покрытое предсмертной бледностью, они сейчас же узнали ее и воскликнули разом: — Эвтибида!.. В эту минуту к дубу подошла манипула гладиаторов и окружила раненую. — Раз она ранена, значит кто-то должен был ее ранить, — сказал центурион, командовавший солдатами. — Пусть пятьдесят человек поймают убийц, которые не могли уйти далеко. Пятьдесят гладиаторов побежали к храму Геркулеса Оливария. Остальные, окружив умирающую, стояли с мрачными лицами и в глубоком молчании смотрели на агонию этой несчастной, причинившей им столько бед. — Эвтибида! Проклятая предательница! — воскликнул после некоторого молчания суровым голосом центурион. — Что ты здесь делала в этот час?.. Кто тебя ранил? Я ничего не понимаю.., но чую с твоей стороны какой-то новый злодейский замысел, жертвой которого случайно стала ты сама. Из посиневших губ Эвтибиды вырвался мучительный стон, и она сделала руками знак гладиаторам, чтобы они ушли от нее. — Нет! — закричал центурион, грозя ей рукой. — Ты своим предательством погубила тридцать тысяч наших братьев.., и напоминая тебе о твоих преступлениях, усиливая твои предсмертные муки, мы топим умилостивить их неотмщенные тени. Эвтибида склонила голову на грудь, и если бы не тяжелые, прерывистые стоны ее, можно было подумать, что она уже умерла. В это время пятьдесят гладиаторов, посланных вдогонку за каппадокийцами, вернулись назад, ведя за собой Эрцидана, который, будучи ранен стрелой в ляжку, упал и был взят в плен. Каппадокиец рассказал все, что ему было известно, и тогда гладиаторы поняли происшедшее. — Что тут случилось? — спросил в эту минуту женский голос. Это была Мирца. Она шла к храму Геркулеса. — Стрелы, которые эта гнусная Эвтибида приготовила для тебя и которые должны были в этот момент тебя поразить, благодаря вмешательству Геркулеса, пронзили ее, — ответил центурион, уступая Мирце дорогу, чтобы она могла войти в круг, образованный гладиаторами. Услыхав голос Мирцы, Эвтибида подняла голову и устремила на нее сверкающие ненавистью и отчаянием глаза. Искривив губы, как бы желая произнести какие-то слова, и протягивая руки с растопыренными пальцами, словно намереваясь схватить Мирцу, она с величайшим усилием бросилась всем телом вперед, затем, испустив последний стон, закрыла глаза, ударилась головой о ствол дерева и бездыханной упала на землю. — На этот раз птицелов сам попал в сеть! — воскликнул центурион. Предложив Мирце и всем остальным последовать за собою, он в молчании удалился от трупа ненавистной предательницы.
Категория: Спартак | Добавил: historays (25.06.2015)
Просмотров: 1302 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Поиск

Может пригодиться

Интересное
РЫЖИЙ ЛЕОНИД КИРИЛЛОВИЧ
Советские войска в Чехословакии
РИСУНКИ В ПУСТЫНЕ
Первые годы после войны
II. О народном представительстве
Пурга на Даманском
Советские военные советники и специалисты, погибшие в Эфиопии

Копирование материала возможно при наличии активной ссылки на www.historays.ru © 2024
Сайт управляется системой uCoz