Вопреки широко распространенному стереотипу о тлетворном влиянии иноземцев в государственном аппарате, в армии и флоте, науке и культуре, Е. В. Анисимов опровергает эту концепцию. Он пишет: «В литературе есть известная тенденция принизить значение Бирона как государственного деятеля, представить его либо человеком устраненным от управления, либо мало что понимавшим в делах. И то и другое неверно. И во внешней, и во внутренней политике влияние Бирона было огромным. В той системе власти, которая сложилась при Анне, без Бирона – ее доверенного лица, человека властолюбивого – вообще не принималось ни одного важного решения. В своих письмах временщик постоянно жалуется на загруженность делами, но при этом показывает себя как человек весьма осторожный, стремящийся не выпячивать свою роль в управлении, остаться в тени.
Итак, первый стереотип: «бироновщина» – засилье иностранцев, преимущественно немцев. Многим памятна эффектная, но, к сожалению, весьма легковесная фраза В. О. Ключевского, что при Анне «немцы посыпались в Россию точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забрались во все доходные места в управлении». Между тем немцы «посыпались» в Россию задолго до царствования Анны, и их количество никогда не было устрашающим для русского народа».
Действительно, иностранцы приезжали в Россию с давних пор. Иногда они оставались здесь на долгие годы, а то и на всю жизнь. В XVIII веке в Петербургскую академию наук и художеств прибыли и надолго в ней обосновались многие иноземцы. Четыре первых президента академии были немцами. Это Л. Л. Блюментрост (1725–1733), Г. К. фон Кайзерлинг (1733–1734), И. А. Корф (1734–1740), К. фон Бреверн (1740–1741).
Лаврентий Блюментрост, лейб-медик Петра I, в конце жизни был назначен первым куратором Московского университета; его преемник Герман Карл фон Кайзерлинг за короткое время упорядочил деятельность академии, добился дотаций в 30 тысяч рублей, а затем проявил себя как прекрасный дипломат, занимавший посты российского посла в Варшаве и Вене. Барон Иоганн Альбрехт Корф, хотя и выдвинулся благодаря тому, что служил Анне Иоанновне еще в Митаве, все же не был случайным человеком на посту президента, ибо, по общему признанию, почитался интеллектуалом и эрудитом. Следующий президент, Карл фон Бреверн, был одним из лучших российских дипломатов и имел не меньшее влияние на внешнеполитические дела, чем любой из кабинет-министров.
С самого начала в академию были приглашены из-за границы одиннадцать профессоров. И среди них были такие светила европейской науки, как братья Николай и Даниил Бернулли – швейцарские естествоиспытатели и математики, немецкий натуралист Иоганн Георг Гмелин, отказавшийся от заведования кафедрой химии в пользу М. В. Ломоносова, видный историк Герард Фридрих Миллер, соз-давший фундаментальный труд «История Сибири», написанный на основе большого числа архивных документов, полученных им в результате многолетних экспедиций по Сибири.
Академиками были: гравер и искусствовед немец Якоб Штелин, астроном и географ француз Николя Делиль, его брат Луи, участвовавший во Второй академической экспедиции на Камчатку. В этой экспедиции он и погиб. Погиб и ее руководитель – датчанин, командор Беринг, оказавшись в результате кораблекрушения на необитаемых Командорских островах.
Выдающимися архитекторами Доменико Трезини и Бартоломео Растрелли были созданы многочисленные дворцы, дома и церкви Петербурга и Москвы.
Е. В. Анисимов приводит любопытные сведения о количестве офицеров и генералов – русских и иноземцах: «Именно при Анне, по инициативе немца Миниха, было устранено болезненное для русских офицеров различие в жалованье: они стали получать столько же, сколько иностранцы, а не в два раза меньше, как было при Петре I. Сохранилось немало постановлений правительства о недопущении особых привилегий для иностранных специалистов, поступивших в русскую службу. Сохранились ведомости о составе офицерства накануне „бироновщины" и в ее разгар. Согласно ведомостям 1728 года, в полевой армии служил 71 генерал, из них иностранцев было 41, или 58 %. К 1738 году доля иностранцев-генералов даже понизилась: из 61 генерала их было 31, то есть в абсолютном исчислении даже меньше, чем до „бироновщины". Если же считать иностранцев-генералов вместе со штаб-офицерами (включая майоров), то в 1729 году в армии генералов и штаб-офицеров было 371, иностранцев из них – 125, или 34 %. В 1738 году генералов и штаб-офицеров было 515, а иностранцев из них – 192, или 37,3 %. Этого явно недостаточно, чтобы говорить об усилении чужеземного влияния в русской армии во времена Бирона, хотя численность иностранцев в армии, особенно в заново созданном Измайловском полку, и была достаточно высока.
Любопытная ситуация сложилась и на флоте. В 1725 году были определены к летней кампании командиры 12 линейных кораблей и 2 фрегатов. Из русских капитаном был лишь командир фрегата Лодыженский, все остальные – иноземцы: англичане, датчане, голландцы и т. д. Летом же 1741 года была выставлена эскадра в 14 кораблей и 6 фрегатов. Из 20 капитанов было 13 русских! Итак, «бироновщина» вроде бы не только не нанесла ущерба русской морской гордости, но способствовала еще ее усилению. Впрочем, власть не впрямую зависит от численности той или иной национальной группы в составе армии, флота или гражданской службы».
Разумеется, Бирон, Миних, Остерман, братья Левенвольде оказались в ближайшем окружении императрицы не только потому, что все они были немцами. Они стали опорой Анны Иоанновны прежде всего потому, что были принципиальными врагами «верховников», как, впрочем, и их русские единомышленники – канцлер Головкин, начальник Тайной канцелярии Ушаков, кабинет-министры Волынский, Ягужинский и Черкасский. |