В работе Михаила Кузьмича Любавского «XVIII век и Ломоносов», изданной в Москве в 1912 году говорилось следующее: «Природные таланты Ломоносова нашли себе то, а не другое применение благодаря особым условиям времени, в какое пришлось жить и действовать Ломоносову. Родись Ломоносов не при Петре Великом, а например, при его деде или даже отце, из него вышел бы, конечно, не гениальный русский ученый, а в лучшем случае либо соборный протопоп, либо земский староста, в худшем – какой-нибудь земский площадной или церковный дьячок-грамотей, который стал бы писать не научные трактаты на латинском языке, а разные купчие, дарственные, рядные и челобитные, справедливые и кляузные. 

В этом смысле справедливо, что Ломоносова создало время, когда он жил, что он был сыном своего века. Ему захотелось новой науки, не той, какую можно было найти у себя на родине, после того как он ознакомился с арифметикою Магницкого, изданною по повелению Петра в 1703 году и оказавшеюся в библиотеке соседа Ломоносова – крестьянина Дудина. Эта арифметика была своего рода физико-математическою энциклопедиею – содержала сведения из геометрии, физики, астрономии. Эта книга вместе с грамматикою Смотрицкого и распалила юного Ломоносова жаждою новой науки, за которою он и отправился в Москву. 

И дальнейшая судьба Ломоносова определилась в зависимости от просветительной политики все того же Петра, продолжавшейся и после его смерти. По мысли Петра была открыта в 1725 году Императорская академия наук, в которой должны были не только разрабатываться науки, но и обучаться русские молодые люди. Ломоносов попал в набор. Академия послала его за границу для обучения химии и металлургии, идя в данном случае по пути, уже проторенному Петром. Ломоносов был в известном смысле духовным сыном Петра, возросшим в культурной атмосфере, созданной великим преобразователем России. 

Герцен писал когда-то, что Петр сделал вызов России и она дала ему Пушкина. Этот афоризм нуждается в исправлении в том смысле, что Россия ответила Петру прежде всего Ломоносовым, а затем уже и через него Пушкиным. Духовный сын Петра сделался самым ревностным и страстным его посмертным сотрудником, продолжателем его дела. «За утверждение наук в Отечестве, – писал он в одном письме, – и против отца своего родного восстать за грех не ставлю». Здесь сказался тот же, если хотите, просветительный фанатизм, который был и у Петра, ополчившегося, как известно, за утверждение наук в России против родного сына. 

В объяснение этому надо указать на общий взгляд Ломоносова на науку. «Испытание натуры, – говорил он, – трудно, однако приятно, полезно, свято». Эта вера в святость знания никогда не покидала Ломоносова. Этот крестьянский сын понимал науку, как истый аристократ, для которого она имеет цену независимо от прямой своей практической пользы или применения. Польза Отечества была второю идеей, которая связывалась у Ломоносова с научными занятиями. Для Ломоносова, так же как и для Петра, наука, знание были орудиями государственного строительства. С каким бы ученым проектом он ни выступал, он всегда в качестве лейтмотива выдвигал пользу Отечества».