Обучение власти - 17 Августа 2014 - Все об мировой истории

Людовик XV предписывает барону де Бретелю:
«Скрытность царствующей императрицы (Екатерины) и храбрость ее во время переворота говорят о том, что это – правительница, способная задумывать и осуществлять крупные акции… Но императрица, иностранка по происхождению, вовсе не дорожит Россией… ей нужно быть очень сильной, чтобы удержаться на троне, которым она обязана не любви своих подданных и не уважению к памяти отца своего… Вам уже известно, и я еще раз недвусмысленно повторяю, что моя политика по отношению к России состоит в максимальном отстранении ее от европейских дел. Распри внутри российского двора не дадут этой стране возможности играть значительную роль, как того желали бы некоторые правительства».
Позже герцог де Шуазёль напишет своему послу в Санкт-Петербурге:
«Нам известно враждебное отношение этого двора (российского) к Франции. Король (Людовик XV) настолько презирает правительницу этой страны, ее чувства и ее поведение, что мы не намерены предпринимать никаких шагов к изменениям. Король полагает, что ненависть Екатерины II гораздо почетнее, чем ее дружба».
Екатерина и сама понимает ненадежность ее положения и хочет как можно скорее упрочить почву под ногами. Она проявляет мудрость, сохраняя у руля правления государственных деятелей, стоявших на этих постах при Елизавете и при Петре III. Так, граф Михаил Воронцов, хотя и выступал всегда против нынешней государыни, оставлен ею на посту канцлера. Что касается Никиты Панина, которому поручила она департамент внешней политики, то он искренне предан ей, хотя и были расхождения во взглядах. В отличие от Петра III, то ли по беззаботности, то ли из презрения месяцами откладывавшего освящение его престола Церковью, Екатерина решила, что ее коронование в Москве произойдет 22 сентября с необычайной пышностью, которая должна поразить воображение и русского народа, и иностранных гостей. Об этом своем намерении она объявляет 7 июля, в тот самый день, когда извещает о смерти своего мужа «от геморроидического припадка». Два с половиной месяца – минимальный срок для подготовки празднеств такого масштаба. За это время надо завоевать симпатию армии. Так что войну с Данией объявлять не следует, но и союз с Пруссией подписывать не будут. Таким образом, военные действия против этой страны, длившиеся семь лет, не будут возобновляться. По отношению к Франции и Австрии – дружелюбные улыбки. Для Англии – тоже. Что касается Церкви, столь обиженной Петром III, угодить ей придется отменой указа о конфискации имущества духовенства. (Когда престол упрочится, можно будет и восстановить эту меру.)
Править империей Екатерина хочет, исходя из принципов, внушенных книгами, она сама изложила их в изысканном стиле, когда еще не была у власти:
«Я хочу и желаю лишь блага для этой страны, куда Всевышний меня прислал… Слава державы – это моя слава».
«Прибавить к морю Черному море Каспийское и все это – к морю Белому; наладить торговлю с Китаем и Восточной Индией через Татарию будет означать возвышение этой империи (русской) над другими империями Азии и Европы. А что может воспротивиться неограниченной власти абсолютного монарха, управляющего воинственным народом?»
Превознося «неограниченную власть» монарха и господство России над другими государствами, Екатерина предполагает прежде всего править во благо народа. Верная учениям философов, она осуждает крепостное право: «Делать из людей, рожденных свободными, рабов противно христианской религии и справедливости…» «Свобода, ты – душа всего, без тебя все мертво. Я хочу, чтобы подчинялись законам, но не желаю рабства».
Это либеральное кредо не мешает ей, взойдя на престол, раздать главным действующим лицам переворота (Орловым, Разумовским, Панину) восемнадцать тысяч крестьян с землей, принадлежавших царскому двору. Впрочем, она не верит, что можно освободить крепостных: «Совершить подобный подвиг (освободить крепостных) – значит навлечь на себя ненависть землевладельцев… Раз уж такое зло существует в России, надо хотя бы уменьшить вред, им наносимый. Поезжайте в деревню и спросите у крестьянина, сколько у него детей родилось. Как правило, он ответит: десять, двенадцать и нередко двадцать. А сколько выжило? Он ответит: один, два, четыре… Надо уменьшить смертность, наладить медицинскую помощь, прежде всего для малолетних детей… Они бегают голые по снегу и льду. Выживающий – здоровяк, но девятнадцать умрут – какая потеря для государства!»
А теперь надо переходить от теории к практике. Когда Екатерина впервые собирает Сенат в Летнем дворце, она потрясена финансовым и социальным положением страны. Через много лет она будет с ужасом вспоминать об этом грубом контакте с реальной жизнью.
«Большая часть армии находилась за рубежом и уже восемь месяцев не получала жалованья, – напишет она. – Флот заброшен, армия в беспорядке, крепости разваливались. У бюджета 17 миллионов рублей долга, в денежном обороте сто миллионов рублей. Во всей империи никто не знает, каков доход у казны. Государственный бюджет не утвержден в четких границах. Почти все виды торговли монополизированы частными лицами. Около 200 000 заводских и монастырских крестьян открыто бунтуют. Во многих местах крестьяне отказываются повиноваться и платить оброк барину. Правосудие продажно: прав тот, кто больше заплатит. Умы ожесточаются из-за зверских пыток и наказаний за безделицу, словно за тяжелое преступление. Народ повсюду жалуется на коррупцию, продажность, всевозможные хищения и несправедливость».
Хладнокровно Екатерина решает начать с дефицита в бюджете. Заполнить казну. Но как? Господа сенаторы не в силах найти решение. А она решительно настаивает на необходимости отменить некоторые «монополии», то есть прибыль от промышленности, регулярно получаемую несколькими знатнейшими семьями, в том числе Шуваловыми. А чтобы предвосхитить недовольство тех, кого она лишает части их доходов, ввести покрытие бумажных денег металлом и нетленное моральное покрытие. Таковым является беспредельное уважение нации к личности Ее величества. Вера, укрепившаяся в душах, постепенно выходит наружу. Иностранных кредиторов привлекает слепое доверие русских по отношению к их финансовой судьбе. Философ XVIII века Посошков пишет по этому поводу: «Стоимость монеты составляет не золото, не серебро, не медь и не какое-либо другое ценное вещество, из которого сделана монета… а облик монарха, отчеканенный по металлу; это – выраженная его изображением воля монарха придать куску металла такую ценность, что его без колебания принимают в обмен на вещи, представляющие реальную ценность… А раз так, то несущественно, из чего сделана монета. Воля государя выражается в том, чтобы такую же стоимость имел кусок меди, лист бумаги, и этого достаточно, так оно и будет».
Екатерина, выпуская огромное количество ассигнаций, великолепнейшим образом уходит от условий, регламентирующих повсюду в мире экономическую жизнь. Причина, по которой во Франции провалилась эмиссия ассигнаций и потерпел крах Джон Ло,66– это пошатнувшееся доверие.
Екатерина торжественно отказывается при всем Сенате от «комнатных денег», то есть личного бюджета царей. А это – тринадцатая часть от всего бюджета империи. Сенаторы, пораженные такой щедростью, кричат «Ура!» и плачут от благодарности. Но этого мало, чтобы удержать корабль на плаву. Тем более что, стараясь направить в казну все новые деньги, Екатерина намерена все же править с пышностью. Вскоре она примет и другие меры: новые налоги, заем, увеличение многих оброков, в том числе на бороды с крестьян. Этот оброк ввел еще Петр Великий в виде налога с каждого бородача, прибывающего в столицу. Разумеется, крестьяне могли освободиться от этого оброка, сбрив бороду, но они боялись гнева церковников, ибо, по решению Собора 1551 года, «нет большего греха, чем еретический обычай брить бороду… Брить бороду в угоду людям противно Господу Богу, создавшему нас по образу Своему и подобию».
Однако важнейшей мерой, безусловно, стало создание эмиссионного банка, печатающего ассигнации по требованию императорской казны. За время своего правления Екатерина выпустит огромное количество бумажных денег. В любой другой стране такая практика вызвала бы инфляцию и крах. Но России такие беды не угрожают. Ибо залогом, единственной гарантией общественного доверия является покрытие. А в России доверие непоколебимо. Покорность верноподданных – вот основа для эмиссии бумажных денег. Это фокус, волшебная алхимия, когда золото получают из ничего, из воздуха. Через несколько лет после Посошкова граф де Сегюр напишет: «По приезде сюда надо отбросить привычные представления о финансовых операциях, проводимых в других странах. Там монарх повелевает действиями, а не общественным мнением; здесь ему подчинено все, в том числе и мнение. Огромное количество банковских билетов, уверенность в том, что никакие средства не смогут их покрыть, порча денег, приводящая к потере вдвое стоимости золотых и серебряных монет, одним словом, все, что в другом государстве привело бы к банкротству и самым ужасным революциям, здесь не вызывает не только никаких потрясений, но даже никаких сомнений в доверии, и я убежден, что, если бы императрица захотела, она могла бы заставить принимать кусочки кожи в качестве монет».67
В окружении Екатерины удивляются, что эта молодая женщина, не искушенная в политике, так стремится все увидеть, все понять, все проверить, все решить сама. Ее неопытность в общественных делах нисколько ее не пугает, а, наоборот, похоже, стимулирует к деятельности. Ни на секунду у нее не возникло сомнений, сможет ли она управлять страной, к тому же не ее родиной. Можно подумать, что всю жизнь она готовилась к этому. Идет ли речь о международных отношениях или о внутренних проблемах, она тут же в курсе дела. При любых обстоятельствах она, новичок, уверена в своей правоте, идя против мнения прожженных политиков. В ней срабатывает убежденность самоучки и полное отсутствие чувства неполноценности перед огромными задачами, требующими решения. Впрочем, и в ее повседневном поведении нет ничего неясного, невольного, бессознательного. И в политике и в любви она проста и здорова. Ее поведение естественно, открыто и задорно. В отличие от императрицы Елизаветы ее не столько привлекают блеск и пышность полновластия, сколько его скрытые пружины. Как и для Петра Великого, которому она стремится подражать, для нее кабинетная работа является скрытой, но главной частью профессии монарха. Она не знает усталости и вникает в доклады, меморандумы, счета в масштабе всей страны, в дипломатическую переписку. Восемнадцать лет ее держали в стороне от «серьезных дел», и вот теперь она берет реванш, как изголодавшийся набрасывается на пищу. Председательствует на всех заседаниях Совета министров, на всех заседаниях Сената, сбивая сановников беспощадными вопросами и постоянными призывами к гражданскому долгу. Этим мужчинам, давно привыкшим к распущенности, непоследовательности и административной волоките, она не стесняется советовать вставать пораньше и продолжать заседания во второй половине дня. Сама она встает в пять часов утра и работает по двенадцать, а то и четырнадцать часов в день. Еле успевает поесть, а вечером, к девяти часам, после непродолжительного застолья с близкими в изнеможении падает в постель. На удивление писарям, проекты ее осуществляются с такой скоростью, что они даже шокированы. Однажды Сенат сообщил ей, что в каждом городе империи отныне есть свой «воевода» или военный губернатор, на что она ответила вопросом: а сколько городов в России? Пауза. Никто не знает. Ну что ж, сказала она, посчитаем города по карте. Да, но в архивах Сената не нашлось карты России. С улыбкой Екатерина дает пять рублей молодому чиновнику и велит пойти в Академию наук и купить там «Атлас» Кириллова. Уличенные в полном невежестве, сенаторы сидят, вобрав голову в плечи. Сотни раз ей придется приучать их к порядку. С молодости воспитанная на чтении Монтескье и Вольтера, она легко расправляется с этими лентяями сановниками. Тормошит их и заставляет шевелить мозгами. Хоть и давно учится она в России, но смириться с невообразимым хаосом в управлении страной не может. Здесь правила противоречат одно другому, все основано на обычаях, а они различны в разных областях, судопроизводство осуществляется кое-как, канцелярии игнорируют друг друга, каждая контора проводит свою политику – империю тянут в разные стороны. Со своим светлым умом Екатерина не может не навести порядок в этом нагромождении хлама. Образно говоря, она приносит лампу и метлу. Выслушивая ее критику и предложения, сенаторы и министры признают, что она права. Но в душе они спрашивают себя, по какому праву эта немецкая принцесса позволяет себе сметать здесь русскую пыль веков.
На самом же деле Екатерина любит недостатки России, хотя и клянется навести порядок. Сформировавшаяся в западной культуре, она, с ее ясностью, привычной к классификации, с практичным умом и непобедимой жизненной силой, и раздражена, и очарована небрежностью, мечтательностью, фатализмом и внезапными выходками этого народа, ставшего ее народом. Она находит его великим и прекрасным. Ей хотелось бы быть достойной его. В порыве восторга она напишет: «Никогда мир не создавал человека более мужественного, положительного, честного, гуманного, добродетельного, щедрого и услужливого, чем скиф (иначе говоря, русский). Никто не сравнится с ним по правильности черт, по красоте и цвету лица, по статности, стройности и росту, с руками и ногами или плотными, или нервными и мускулистыми, с густой бородой, с длинной и обильной шевелюрой. От природы он прям и честен, чужд хитрости и притворства, презирает эти уловки. Он несравнимый пехотинец и кавалерист, моряк и эконом. Никто не любит так детей и близких своих. У него врожденное уважение к родителям и начальству. Он быстро и точно выполняет приказы, он верен, как никто».
Такое объяснение в любви, которое могло быть адресовано Григорию Орлову, на деле относится ко всей стране. Та же Екатерина скажет позже своим врачам: «Выпустите из меня последнюю каплю немецкой крови, чтобы в жилах моих осталась лишь русская кровь». Страстно любя Россию, Екатерина вполне серьезно относится к слову «матушка», каким величают ее верноподданные. Она хотела бы для всех воплощать теплоту, помощь, провидение. Вот что она пишет: «Будьте ласковы, гуманны, доступны, участливы и либеральны. Пусть величие ваше никогда не мешает вам с участием снизойти до малых и почувствовать себя на их месте, и пусть эта доброта не расслабляет никогда вашу власть и уважение их к вам». Она лично рассматривает челобитные на ее имя и обещает исправить несправедливость. Однако очень скоро поток прошений захлестывает ее, и она оставляет без ответа три четверти их. Когда направляется пешком в церковь или в Сенат, просители толпятся на проходе, и однажды она оказалась окруженной живой стеной. Полиция пытается кнутами разогнать толпу, но императрица протягивает руки, чтобы защитить свой народ. Ее символический жест вызывает в толпе благодарные слезы. Случай этот, многократно пересказанный, дополненный подробностями и приукрашенный, становится легендой во славу матушки. Для возвышения своей популярности она отменяет балы и маскарады, столь любимые императрицей Елизаветой, на которых она так скучала в бытность великой княгиней. Правда, организованные ею празднества будут стоить во сто крат дороже, чем увеселения ее предшественницы, и все же никто не сможет упрекнуть ее, ибо эти деньги она потратит не для своего удовольствия, а во славу империи. Каждая лента на ее платьях, каждая жемчужина в ожерелье, каждая люстра в залах ее дворцов, каждая ракета в фейерверке предназначаются для утверждения ее престижа, а следовательно, и престижа России в глазах заграничных гостей. Для себя она экономно тратит деньги, но для других хочет быть щедрой. И в день коронации все увидят это! Портные, закройщики, ювелиры и сапожники Санкт-Петербурга завалены заказами. Туалеты императрицы и ее двора должны затмить все, что видели в подобных случаях в самых богатых странах Европы.
Между примеркой и заседанием Сената Екатерина решает проблему Курляндии, усилив потихоньку партию Бирона, доказавшего ей свою преданность. Таким образом, по ее подсчетам, Курляндия подпадает под влияние России до того, как будет к ней присоединена. Затем она принимается за Польшу. По ее планам, подобно Курляндии, Польша должна быть в сфере российского влияния. Позже, когда смутные годы подготовят умы к принятию радикальных решений, можно будет аннексировать всю эту несчастную страну или часть ее. Нынешний король Август III тяжело болен, и нельзя допустить, чтобы Франция или Австрия подобрали для него наследника, удобного для них. Короля для Польши Екатерина давно подобрала – это ее безутешный любовник красавец Станислав Понятовский. Высланный из Санкт-Петербурга, он и не подозревает, что она подготовила для него официальное будущее. Он мечтает отнюдь не о политике. Хотел бы вернуться к этой женщине, которую он по-прежнему любит, вновь вкусить сладость ее уст, нежность голоса и содроганье бедер. Он так и пишет ей об этом в своих пылких посланиях, не подозревая, что она давно заменила его Григорием Орловым. Узнав о смерти Петра III, он ликует: свободна! она свободна! Она призовет его, он прилетит на крыльях любви, и, быть может, они поженятся! И вновь засыпает ее письмами. Его настойчивость причиняет ей беспокойство. Неужели он ничего не понял? Этому безумному ребенку она пишет о деталях дворцового переворота и умоляет его не проявлять беспокойства:
«Настоятельно прошу Вас не спешить с приездом сюда, ибо Ваш приезд, в нынешних обстоятельствах, был бы опасен для Вас и вреден для меня. Переворот, произошедший в мою пользу, – чудо; единодушие его творцов невероятно. Я обременена делами и не смогла бы уделить Вам достаточно внимания. Всю мою жизнь я буду почитать Вас и стремиться быть полезной Вашей семье, но сейчас здесь все в критическом состоянии, и это очень важно. Вот уже три ночи я не сплю и за четыре дня только дважды поела».68
Через месяц она вновь пишет:
«Все умы еще в смятении. Прошу Вас воздержаться от приезда сюда, чтобы не добавить смуты. Ваше письмо получила. Регулярная переписка будет очень трудной, у меня тысячи причин быть весьма осторожной в хранении нежных писем, и совершенно не имею времени писать таковые. Я в затруднительном положении… Не могу Вам всего рассказать, но это правда… На мне лежит груз правления. Прощайте, в жизни бывают престраннейшие положения».
Начало письма удивляет Станислава Понятовского еще больше, чем меланхолическое предупреждение в конце послания. Внезапно Екатерина предлагает ему стать королем и шлет, словно речь идет о корзине с устрицами, записку такого содержания: «Высылаю Вам срочно графа Кайзерлинга в качестве посла в Польше, чтобы он, в случае смерти Августа III, сделал Вас королем польским».
Он глазам своим не верит. И вместо того чтобы обрадоваться, приходит в отчаяние. На что ему престол польский? Он никогда не думал и не желал этой чести, ибо тогда он будет разлучен с любимой женщиной. Ведь хочет-то он не сидеть на троне Августа III, а лежать в постели Екатерины. И хотя она умоляла его не писать ей, он шлет одно отчаянное послание за другим. Она отвечает: «Эта переписка для меня очень опасна. Я же на виду. Должна быть вне подозрений. Надо идти вперед. Успокойтесь. Высказывать мои внутренние секреты было бы нескромно… Если услышите, что вновь взволновались войска, знайте, что это может произойти лишь от избытка любви их ко мне, и это начинает меня тяготить. Они до смерти боятся, чтобы со мной ничего не случилось. Каждый раз, когда выхожу из дворца, меня приветствует ликующая толпа. Одним словом – энтузиазм, как во времена Кромвеля».
Позже она уточнит: «Если приедете сюда, нас могут задушить обоих». И дальше: «Тот факт, что я Вам отвечаю, уже излишен: я не должна была бы это делать… Роль свою я должна исполнять исправно. От меня ждут чудес».
А ему-то никаких «чудес» не надо. Цель его – земная любовь, счастье человеческое, без политики, без короны. Вопреки ее запретам он пишет об этом Екатерине. В своем экстазе он зовет ее настоящим именем Софи, а не тем, чужим, под которым стала она русской императрицей и которое вот уже четыре года разделяет их как барьером:
«Вы хотите сделать меня королем, лучше сделайте счастливым! Вы не сможете отнять у меня ни воспоминания о былом счастье, ни желания вновь обрести его. Дважды любить в этой жизни, как любил я Вас, невозможно, и что же мне остается? Пустота, ужасная тоска в душе моей, ничем не излечимая. Ах, не знаю, как устроены другие, но мне представляется честолюбие пустейшим делом, если оно не основано на мире и счастье в душе… Каждый день и каждый час молю небо вернуть мне Вас… О Боже, разве это моя вина, что не я дал Вам корону, украшающую Вас? Да может ли кто другой любить Вас так же, как я, так же истинно, как я?.. О, Софи, как жестоко Вы со мной обращаетесь!»
Эти эпистолярные излияния доходят каким-то образом до иностранных дипломатов. Фридрих II тайно предупреждает Екатерину, что, если когда-нибудь она задумает присоединить к России Польшу путем брака с будущим королем польским Станиславом Понятовским, она должна знать, что такой маневр настроит против нее всю Европу. Но Екатерина вовсе не собирается выходить за безумца поляка, который имел счастье когда-то ей нравиться и к которому она испытывает просто нежность. Она тут же приказывает Кайзерлингу срочно женить пылкого Понятовского на какой-нибудь полячке и дать знать всем дипломатам, что сей союз соответствует воле императрицы российской. Но Станислав упрямится. Не желает он, чтобы его личностью так распоряжались. Из чувства верности он останется холостяком…
Превозмогая претензии бывшего любовника, Екатерина должна еще бороться с капризами нынешнего фаворита, Григория Орлова. А его требование хоть и лестно, но несколько назойливо. Он упрекает императрицу в том, что она слишком много работает. Ему она предпочитает бумажонки. Чтобы отвлечь ее от государственных дел, он привел к ней молодого Потемкина, прославившегося среди однополчан даром имитаторства. Это тот самый юноша, что подал Екатерине свой темляк в день триумфального похода на Петергоф. Кстати, она его вознаградила, пожаловав чин подпоручика при повышении в звании участников переворота. Она его сразу узнает (как не узнать такое лицо?) и просит показать свой талант. Для начала он осмеливается подражать ей самой. Она могла бы рассердиться. Но нет, смеется до слез. Юноша тотчас включен в дружеский круг. Чтобы объяснить присутствие во дворце этого очаровательного парня, такого живого и забавного, она его назначает камергером. Тут уж Григорий Орлов спохватился, не привел ли он сам себе соперника, представив царице этого шута со смазливой мордашкой. Страдая от ревности, фаворит жалуется августейшей своей любовнице на это чувство, и она, шаля, разрешает ему отправить Потемкина курьером в Стокгольм.
Но Григорий Орлов, став влиятельнейшим лицом в империи, не может смириться с ролью просто любовника. Хоть и живет он во дворце и получает 120 000 рублей в год жалованья, но считает, что его не ценят должным образом. Он не только заносчиво афиширует свою связь с императрицей, но и поговаривает о женитьбе. Братья его поддерживают, так же как и вице-канцлер Бестужев, которого Екатерина вызвала из ссылки. Она и сама в глубине души не прочь тайно обвенчаться. Но боится общественного мнения. Как только стали распространяться слухи о ее брачных намерениях, аристократы и офицеры зашумели. Дело поставлено на обсуждение в Императорском совете. Большинство членов совета смущенно молчат. Панин заявляет: «Императрица может делать все, что хочет, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей России». При этих словах он гордо выпрямляется, как бы бросая вызов, и напудренный парик его, прикоснувшись к стене за спинкой кресла, оставляет там белое пятно. Коллеги молча встают, подходят к этому пятну и прикасаются к стене головой в знак одобрения. Но Бестужев не сдается. По его словам, бывший фаворит Алексей Разумовский69в свое время был обвенчан подобным же браком с императрицей Елизаветой. А раз так, Екатерина может воспользоваться прецедентом и оправдать им свое намерение. По всей видимости, Алексей Разумовский хранит документы, подтверждающие подлинный характер его отношений с покойной царицей. Чтобы получить от него эти бумаги, Екатерина посылает к нему канцлера Михаила Воронцова. Тот застает старика читающим Библию и просит от имени императрицы отдать доказательства тайного венчания. Если он подчинится, то будет иметь право, как вдовствующий принц-консорт, на звание императорского высочества с соответствующим немалым жалованьем. Алексей Разумовский закрывает Библию, достает из сундука ларчик черного дерева, инкрустированный перламутром и серебром, вынимает оттуда свиток, перевязанный розовой лентой, целует и бросает его в огонь камина. Когда от документа остается лишь пепел, говорит: «Нет! Нету никакого доказательства. Так и скажите всемилостивейшей государыне».
Итак, «прецедента» нет. Не отказываясь окончательно от своих планов, Екатерина откладывает их исполнение на будущее. Любовнику в качестве возмещения присваивает титул графа с правом сидеть рядом с троном и дарит свой портрет в рамочке в виде сердца с бриллиантами и с разрешением носить его на груди. Усыпанный почестями, Григорий Орлов с каждым днем наглеет, как и положено выскочке. Княгиня Дашкова застает его однажды в кабинете императрицы развалившимся на диване и распечатывающим официальные письма, адресованные Ее величеству. Когда Екатерина приходит и велит накрывать на стол, он не двигается со своего места, и лакеям приходится подносить стол к нему. Узнав о связи своего кумира с неотесанным и тщеславным офицером, княгиня испытывает разочарование и страдает, как от духовной измены. Наивная, чистая и цельная натура, она не понимает, как человек такого ума и таланта, как Екатерина, не может устоять от вульгарного зова плоти. Княгиню Дашкову смущают не столько неприличные манеры этого мужчины, сколько исключительное благоволение к нему со стороны царицы. Ведь она считает, что душой переворота была она, а не Григорий Орлов. Так что все эти почести должны быть адресованы ей. А императрица не торопится предать огласке заслуги ее главной наперсницы. Говорят, Фридрих Великий прозвал Дашкову «хвастливою мухой в повозке». Но это уж слишком! Чтобы подчеркнуть свою роль, она развивает бурную деятельность, совершает тайные визиты, переносит слухи по салонам, нашептывает послам информацию и советы, намекает на то, что ей предан безгранично Панин. Кейт, Бретель, Мерси д'Аржанто прислушиваются к ее сплетням и уже поговаривают о «правлении Дашковой». Уж не начало ли это оппозиции? «Она (княгиня Дашкова) участвует в полдюжине заговоров, – пишет сэр Макартней. – Это – женщина необычайно энергичного ума, почти мужского бесстрашия и смелости, способная предпринять невероятные вещи, дабы удовлетворить сиюминутную страсть; у нее характер слишком опасный в такой стране, как эта».
Суетливость юной подруги надоедает Екатерине, она все чаще отказывается принимать ее и просит своих приближенных придерживать язык в присутствии легкомысленной княгини. Но царица еще не чувствует себя достаточно сильной, чтобы карать. Еще не может позволить себе роскошь из-за каприза увеличить число своих противников. Нехотя присвоит она княгине титул статс-дамы, а мужу ее – титул камергера. Ну как, хватит? В плену у множества интриг, вечно на виду у иноземных дипломатов и у русских министров, не уверенная в том, что вчерашний союзник не превратится в завтрашнего противника, снедаемая страхом, что убийство Петра III может стать поводом для контрпереворота, уверенная в себе, но не уверенная в своем народе, продвигается Екатерина, как в тумане, к празднествам коронования, которое, как она полагает, сделает ее неуязвимой.